Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Когда семья сидела за обедом, в наружную дверь позвонили. Служанка-полька вошла в столовую и доложила, что «посланец» принес письмо пану Ципкину.

— Ну, возьми у него, — распорядился пан Якоб.

— Он никому не хочет отдавать, только пану Ципкину лично в руки.

— Ты же знаешь, что пан Ципкин здесь больше не живет.

— Он адрес спрашивает.

— У нас тут не справочное бюро! — подняла брови пани Данцигер.

— Погодите-ка, я кое-что придумал, — сказал Здзислав.

Он вышел с девушкой в коридор и через минуту вернулся, держа в руке распечатанный конверт и голубой листок бумаги. Семейный шут и выдумщик, Здзислав, как и его отец, был низкорослый и толстый, у него была короткая шея и курчавые, как овечья шерсть, волосы. Гимназии он не окончил, но был прирожденным коммерсантом. При этом Здзислав неплохо пел и умел ловко передразнивать людей. Он сказал «посланцу», что он и есть Ципкин, и посыльный отдал ему письмо. Здзислав встал посреди комнаты, напустил на себя важный вид, поднял руку и продекламировал:

Дорогой Александр! Я вчера приехала в Варшаву. Заходила в кафе возле университета, но тебя там не застала. Я остановилась в отеле «Краковский», номер восемь. Я очень страдаю. Прошу тебя, приходи скорее, я без тебя умру! Жду ответа. Навечно твоя Клара.

Гимназистка Анна звонко рассмеялась. Пани Данцигер стукнула кулаком по столу.

— Ну-ка тихо! Дай сюда!

— Мама, стол не сломай, — отозвалась панна Сабина, бросив на сестру гневный взгляд.

Анна была высокая и стройная, она уже ездила на балы и получала там призы за танцы. Молодые люди так и вились вокруг нее.

Панна Сабина отодвинула тарелку с куриной ножкой. Хоть она и получила удар, от которого никогда не оправится, она не забыла, что в приличном доме надо держать фасон. Стол ни в чем не виноват. В душе Сабина всегда понимала, что Ципкин — лжец, ловелас и негодяй. Она никогда не верила его красивым словам. Он эгоист и только прикидывается добрым. Писал ей в Карлсбад нежные письма, а сам крутил с какой-то Кларой, которая ждет его в гостинице. Сабина больше не могла оставаться за столом. У нее защипало глаза, лицо пошло красными пятнами, на лбу выступили капельки пота. Она отложила салфетку и на дрожащих ногах, опустив голову, пошла к себе в комнату. Было слышно, как она шаркает подошвами и запирает дверь. Потом донесся тихий всхлип. Пани Данцигер надела очки в золотой оправе и углубилась в письмо.

— Какая гадость, какой позор! — И тут же крикнула на сына: — Зачем ты это сделал?!

— Надо знать правду. Мама, я же говорил, что он лжец.

— Все мужчины такие.

— Он, кажется, вечером должен зайти. — Пан Якоб даже не перестал жевать курятину. — Уж я с ним поговорю!

— И что ты ему скажешь? — насмешливо поинтересовалась пани Данцигер, снимая очки.

— Скажу: выбирай, или ты немедленно женишься, или я тебе всю морду разобью.

— Фу, как ты выражаешься! Ты забываешься, Якоб. Здесь тебе не Лодзь. И с чего ты взял, что она еще хочет за него? Между ними все кончено.

— Ничего, когда женятся, сразу становится не до глупостей.

— Да ему и нельзя жениться. Ты же знаешь, студентам запрещено.

— Пусть бросает университет. Врача из него все равно не выйдет, ему терпения не хватает. А я его в дело возьму.

— В какое дело, Якоб, что ты болтаешь? Где твои отцовские чувства?

Пани Данцигер встала из-за стола.

— Все, не могу больше есть!

И пошла к себе в будуар.

Пан Якоб, Здзислав и Анна завершили обед в молчании. Когда жена вышла, пан Якоб отложил вилку и взял кусок курицы в руку. Потом быстро-быстро выбрал из бородки крошки и проглотил. Печально покачал головой и, как настоящий еврей, вздохнул: «У-ва!» Он не понимал, как вроде бы порядочный человек мог выкинуть такой номер… Здзислав раскаивался в своей выходке, ему было жалко сестру. И разве сам он лучше? Какой жених из него самого получится?.. Панна Анна тоже посерьезнела. Зачем она засмеялась? Бедная Сабина никогда ей не простит. Это ведь и правда не шутки. Мужское вероломство безгранично. Поди знай, что творят те, кто клянется ей, Анне, в вечной любви.

Ровно в восемь вечера Ципкин, сжимая в руке букетик цветов, позвонил в дверь пана Якоба Данцигера. Ципкин переехал в комнату на Длугой, но был недоволен новым жильем. И лето, по его собственной оценке, прошло впустую: он зачем-то связался с женщиной гораздо старше него, а кончилось тем, что ее муж, чурбан неотесанный, его выгнал. К тому же Ципкин отстал в учебе, да и прочие дела забросил. По дороге к Якобу Данцигеру Ципкин думал над своей жизнью. В Киевском университете он наделал глупостей, по легкомыслию начал ходить на демонстрации, что могло дорого ему обойтись. Это чудо, что сейчас он опять в университете, а не в Сибири. Но все равно он так себя и не нашел. Возможно, он слишком слаб, чтобы броситься в революцию, пойти в народ, но от идеалов равенства, свободы, просвещения он никогда не отказывался. Он атеист. Ему никогда и в голову не приходило венчаться у раввина, весь институт брака он считал пережитком прошлого. Но все-таки Ципкин играет роль жениха, и ему каждый раз приходится уверять панну Сабину, что он ждет не дождется, когда закончит университет и они с ней пойдут под свадебный балдахин. «Что же со мной такое? — вопрошал себя Ципкин. — Ведь когда-то я был искренним человеком, всем говорил правду в глаза, даже самому Радзивиллу… А все потому, что тогда не хватило смелости бежать за границу. Да, я эгоист… Я слишком люблю роскошь…» Ципкин вспомнил, как говорил один революционер: кто любит белые рубашки, рано или поздно поддержит реакцию… «Да, я слишком сильно ненавижу грязь и вшей…» Ципкин позвонил. Служанка открыла дверь и, кажется, посмотрела на него с насмешкой.

— О, цветы. В воду поставлю.

И она криво улыбнулась, показав крупные, редкие зубы.

Обычно в столовой собиралась вся семья, но сейчас там сидел один Якоб Данцигер. На столе — два прибора, второй, наверно, для Ципкина. «Что такое?» — удивился он.

— А где остальные?

Пан Якоб улыбнулся уголком рта.

— У жены голова разболелась. Анна куда-то ушла, Сабина у себя заперлась. У Здзислава свои дела. Вот и оставили меня одного.

— Можно, я пойду к панне Сабине?

— Если она тебя пустит.

«Что-то произошло! Я ведь еще по дороге почувствовал, — подумал Ципкин. — Было какое-то предчувствие…» Пан Якоб потеребил бородку.

— Садись. Поговорить надо.

— Спасибо.

— Сейчас.

Служанка принесла две тарелки риса с молоком и корицей — блюдо, которое у Данцигеров готовили, когда хотели поесть побыстрее и не ждали гостей. Ципкин с трудом проглотил одну ложку. Пан Якоб вынул из усов застрявшее зернышко.

— Александр, я даже не знаю, с чего начать… Я привык говорить за себя… Что у Сабины на уме, я не знаю, я не Господь Бог…