Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Калман рассмеялся. Бывает же! А он-то как раз считал, что такой Яша, можно сказать, светский, современный, Мирьям-Либе очень даже подойдет. Он позвал ее и все рассказал. Мирьям-Либа молча дослушала до конца.

— Если бы я любила человека, мне это было бы все равно.

— Так, может, посмотришь?

— Нет, не стоит.

— Да почему же, дочка? Хочешь старой девой остаться?

— Противно мне все. Вся эта жизнь.

— Да ты что? В твои-то годы?

— Да, отец.

— Что с тобой? Откуда у тебя эта тоска?

Мирьям-Либа молчала.

— Я должен тебя предупредить. У твоей матери был брат, Хаим-Йойна. Гордость семьи. Но что-то вбил себе в голову. Плохо это кончилось. Тут не книги, а, как бы сказать?.. Днем и ночью размышлял о чем-то, есть перестал. Теща, твоя бабушка, из-за него умерла.

— Что он такого сделал?

— Что он мог сделать? С собой покончил. Говорю тебе, дочка, брось ты. Девушка должна выйти замуж. Найдем тебе жениха. Не этот, так другой. Ты красавица, я хорошее приданое дам. Чего тебе не хватает? Посмотри на Шайндл. Если ты нездорова, к врачу тебя отвезем.

— Я не больна.

— Так что же с тобой?

— Цели нет в жизни. Мама болеет. Все мучаются.

— Ты все равно мира не переделаешь. Хочу твою мать на горячие источники отправить, так она отказывается. Для кого же я работаю, если не для вас? Мне-то самому ничего не надо, был бы кусок хлеба, и все.

— Хочется что-то делать.

— Что делать?

— Быть нужной.

— Не понимаю, о чем ты.

— Не хочу быть пустым человеком.

— К чему это? Куда-то тебя не туда повело. Если с парнем так случилось, это еще ничего не значит. Они все берут, просто он не на того нарвался. Я сам налево и направо раздаю, вплоть до вице-губернатора. Можно же посмотреть, хуже не будет. Насильно я своих дочерей выдавать не собираюсь.

— Да, папа, спасибо.

— Маме не говори ничего. Я имею в виду, про ее брата.

— Как он это сделал?

— На поясе повесился, бедняга. Семью опозорил. Поэтому твоя мать за меня и вышла.

Калман засмеялся, но сразу стал серьезен. Зачем я ей рассказал? Только испугаю ее. Вдруг ему стало не по себе, подумалось: а не в дядю ли она такая? То же лицо, тот же злой взгляд… Господи, помоги, спаси ее! Калман решил, что никаких денег не пожалеет, но устроит дочери лучшую свадьбу. Во рту стало сухо. Как это говорится? «Не открывай рта дьяволу» [59] То есть: смотри не сглазь. Выражение восходит к талмудическому изречению («Брохойс» 19а). . Когда он будет в Маршинове, непременно посоветуется с ребе, все расскажет праведнику, ничего не утаит…

На свадьбе Шайндл Мирьям-Либа познакомилась с молодой графиней Хеленой. Они были одного возраста, с разницей в пару месяцев. Мирьям-Либа говорила по-польски лучше сестер, научилась языку у крестьянок. Граф, графиня и Фелиция уехали в замок почти сразу, но Хелена осталась. У нее был независимый характер, она никого не слушалась. Ей предложили отведать золотого бульона. Она сидела за женским столом рядом с Мирьям-Либой и ела булку с карпом. Женщины подходили, здоровались, мешая польский язык с еврейским. Майер-Йоэл шепнул Калману, что жаль ставить на стол вино, лучше вишневку или сладкую водку. Калман посоветовался с Зелдой. Девушки стали танцевать. Хелена спросила, могут ли музыканты сыграть мазурку. По обычаю она бросила в голосник контрабаса купюру, и музыканты тут же заиграли. Хелена пригласила Мирьям-Либу, поклонившись, как кавалер даме. Другие девушки встали в кружок посмотреть, как еврейка танцует с графиней. Мирьям-Либа почти не умела танцевать, но Хелена ее повела. Зрители смеялись, хлопали в ладоши, переговаривались. Хелена и Мирьям-Либа были очень похожи друг на друга, только грудь у Хелены была повыше. На графине было белое гарусное платье с широким рукавом. Прическа по французской моде, на шее медальон, на ногах серебряные туфельки на высоком каблуке. Простонародье глазело, толкалось в дверях. Чуть не дошло до драки. Женщины и смеялись, и плакали.

— Только посмотрите! А наша-то на вид больше графиня, чем та…

— Все бы еврейские девушки такие были, Господи!..

Хелена пригласила Мирьям-Либу в гости. Когда справляли помолвку Ципеле и хасиды веселились в поместье, мочились на деревья, испражнялись на траву и срывали листья на подтирку, Мирьям-Либа после долгих сомнений надела новый жакет, нарвала в поле букетик цветов и пошла к Хелене, чтобы попросить какую-нибудь книгу почитать. Хелена приказала няне поставить цветы в воду и представила Мирьям-Либе отца, мать и сестру. Графиня сделала Мирьям-Либе комплимент: сказала, что та совсем непохожа на еврейку. И сразу ушла к себе в комнату. Фелиции не понравилось, что дочка Калмана заявилась в замок, но она вспомнила, что только вчера записала в дневник обет стать кроткой, побороть гордыню и начать следовать всем библейским заповедям: «Если я не смогу жить, как велит Иисус, то лучше умереть!» Фелиция преодолела себя, улыбнулась Мирьям-Либе, похвалила платье, сшитое портным Нисеном, справилась о помолвленных и передала им поздравления. Она встретила еврейку не ненавистью, а любовью, и Мирьям-Либа ответила ей тем же.

Граф был одет как для верховой езды — он давно собирался заняться спортом и купил рейтузы и клетчатый английский пиджак. Мирьям-Либу он принял на демократический манер: уселся перед девушками на скамейку в беседке и стал рассказывать о Северной России, о трескучих морозах, о том, как мужики с рогатиной ходят на медведя, а ссыльные водят дружбу с начальством. Не так уж там и плохо, он сам ходил на охоту, ездил верхом, купался в речке. Одна беда — клопы. Когда граф начал рассказывать, как они гнездятся во мху между бревнами, а ночью, в темноте, падают с потолка и сосут кровь своих жертв, Хелена звонко рассмеялась. Мирьям-Либа улыбнулась. Фелиция, которая не села, но стояла в сторонке, будто просто шла мимо, сплюнула в платочек.

— Отец, как тебе не стыдно?

— Если клопам не стыдно, почему мне должно быть стыдно? Мы с ними из одной материи, из протоплазмы…

Фелиция скривила губы и пошла прочь. Вечно он о вшах, клопах, навозе, портянках или еще какой-нибудь дряни. Даже за столом. Это он нарочно, чтобы испортить ей аппетит. Набрался у Иванов материализма, нигилизма, разных безбожных теорий, москальского упрямства. Трубку набивает махоркой, как мужик. Весь дом из-за него провонял. Нюхает дешевый табак, приказывает готовить грубую пищу. В замке уже знали о кацапке, которую он привез из ссылки. Снял для нее домик на Песках, где раньше евреи жили. Правильно Фелиция предвидела, все так и случилось. Отец пьет, сквернословит, в открытую живет с распутной женщиной, позорит герб старинного дворянского рода. Если Фелиция не ушла из дому или не наложила на себя руки, то лишь из-за любви к несчастной матери и христианского долга принимать страдания. Граф покосился ей вслед и пожал плечами. Еле сдержался, чтобы не выругаться. Вскоре разговор перешел на евреев.