Коллектив авторов - Были 90-х. Том 2. Эпоха лихой святости

Иногда в домах отключали электроэнергию. Это называли «веерное отключение». Я — тогда молодой преподаватель русской словесности в местном медицинском училище — привела студентов училища в театр. И на самом интересном месте в зале погас свет. Все и все затихли. Бежать и вставать с места страшно. Немногочисленная публика окаменела. В полной темноте замечательный провинциальный актер с созидательной фамилией Мельник предложил со сцены: «Давайте я вам почитаю Высоцкого…» По залу прошел одобрительный гул. Я до сих пор помню его тяжеловесные, леденящие фразы из Высоцкого: «Я не люблю… Досадно мне… Нет жалости во мне…»

Нам было не больно и не досадно. Нам в этой темноте холодного, неотапливаемого зала было очень хорошо…

Хорошо… Мы слушаем Высоцкого…

Зарплату в училище задерживали. Могли задержать на полмесяца, на месяц… с печальным видом я считала свои скудные запасы. Определила: есть не на что. В маленькой шкатулке лежит обручальное кольцо. Семейная жизнь в руинах. Зачем оно мне? На рынке усатый армянин — скупщик золота — даст за него целых 100 рублей. Можно купить немного крупы и колбасы. Несколько дней можно жить.

Маме на заводском комбинате питания тоже задерживают зарплату. Она с умоляющим взглядом спрашивает: «Иринка, может, есть в долг хоть 50 рублей?» Отдаю половину своего «золотого» запаса. Нет, не подумайте, что мне жалко для мамы денег. Только вертится вопрос: «Как же дожить до зарплаты?»

По улицам шествуют то ли коммунисты, то ли демократы… Символики почти нет. Что-то кричат в рупор, кого-то осуждают, к чему-то призывают. На городском рынке идет бойкая торговля ваучерами. Одни продают свой кусок частной собственности. Другие ее покупают. И те, и другие не очень понимают, что делают.

Настоящая отдушина для меня — литература. Издаются книги, которые были запрещены или замалчивались. Периодическая печать пестрит всевозможными революционными статьями. Мои коллеги не спят по ночам — читают все, что теперь стало разрешенным: Солженицына, Шаламова, Бродского, Лимонова… Взахлеб я пытаюсь говорить со студентами, чего мы были лишены долгое время….

Как в этом экономическом и политическом хаосе воспитать достойного человека?

Как самой не озлобиться, не ожесточиться, не спиться?

После развода, почти в бреду, я пришла в храм. Осознанно. С тяжелым сердцем и истерзанной душой. Прислонилась к дверному косяку. Слезы сами полились из глаз…

У писателя-эмигранта Ивана Шмелева есть описание брошенных во время революции лошадей. Они, оставленные белой армией, ходят по осиротелым полям, заходят в деревни, бьются грудью о колючие заборы, ждут, когда их позовут, пригреют, приласкают… И… никого не находят… Животные держатся из последних сил, борются с голодом и жаждой и потом, как подкошенные, падают рядом на землю и умирают.

Мои соседи, родные, коллеги — все русские люди — казались мне тогда осиротелыми лошадьми. Их талант и способности оказались никому не нужны. Люди осиротели и сникли как-то враз, неожиданно. Прекрасная советская жизнь оборвалась и началась новая — жестокая борьба за выживание.

Но именно эта борьба закалила наших людей. Из восторженной девочки с романтической книжкой в руках и в белом платье я превратилась в продуманную и жестокосердную стерву.

Что же завтра? Чем ответят мне 2000-е? Время покажет. Поживем — увидим.

Москва

Мы родились в Советском Союзе. Наше детство было благополучным и спокойным, спасибо Леониду Ильичу… пионерские лагеря, безопасные улицы, мороженое за 15 копеек, докторская колбаса…

А дальше все плохо. Мы — подростки, а по телику Горбачев с пятном на лбу говорит новые слова «перестройка» и «гласность», а также неправильно ставит ударение в таком простом слове, как «ступени», и ужасно коверкает Республику «Арзебаржан». Правда, сначала мы не поняли всей важности грядущих перемен, так как были озабочены только начавшимися дискотеками и мечтами об одноклассниках… Потом наши интересы переместились в аудитории институтов, и вот тут как раз и началось напряжение. Во-первых, нам сказали, что теперь мы называемся СНГ, а не СССР. Да, я помню, что все вокруг коварно промолчали о развале грандиозной империи и хитро подменили название. Типа, не волнуйтесь, мы просто переименовались. Фальшивость этой затеи была всем заметна. У нас даже шутка была — СНГ на палочке. Ассоциации проглядываются явные.

Далее как-то поплохело с продуктами и откуда ни возьмись везде возникли люди под названием «рэкетиры». Бандитами их никто не называл, потому что в общественном сознании бандиты были те, кто пел зэковскую песню:

Не жди меня, мама, хорошего сына.

Твой сын не такой как был вчера.

Меня засосала опасная трясина

и жизнь моя вечная игра.

Эти люди были из тюрем и зон, где-то далеко. А эти самые рэкетиры были рядом. Это были наши вчерашние одноклассники, приятели друзей и родственники родственников. Они «решали проблемы»… Ходили в спортивных штанах, имели прическу «под ноль» и со всех собирали деньги. Непонятно за что. Но все платили, потому что рэкетиры были жестокие, и жуткие истории о том, как разделывались они с неплательщиками, мусолились у нас в институтских аудиториях.

Нам было по 20 лет в начале 90-х, и жизнь нам казалась прекрасной, несмотря на ежедневные перестрелки и разборки на улицах наших небольших городов. Мужчины нашей мечты все были сплошь в бордовых пиджаках, с бычьими шеями, на которых красовались золотые цепи. Знаете шутку тех времен, по поводу того, как по тому, где ставится ударение в слове цепочка, понять, какого веса это ювелирное изделие? Если вам говорят, что это цепочка (ударение на «о»), то имеют в виду рядовую цепь весом от 1 до 10 граммов. А вот ЦЕПОЧКА (ударение на «е») — это символ девяностых весом от 25 до 600 граммов золота 585-й пробы. Такие примитивные изделия — символ зарождающегося капитализма.

Но если отвлечься от романтической составляющей тех времен, все остальное было из рук вон плохо. В институтах мы получали высшее образование, которое нам было уже не нужно, так как развалилась система распределения и развалились сами предприятия, на которых мы должны были работать. Получив свои дипломы, каждый из нас лихорадочно думал — куда идти работать… Всем стало понятно, что надо куда-то двигать, чтобы как-то где-то работать и желательно развиваться. И это стало отправной точкой всех мытарств моего поколения — великая миграция. Наши небольшие города, при Леониде Ильиче бывшие тихими и безопасными, стали настолько криминальными, что мысль о переезде была одной из самых насущных. Все искали какие-то лучшие места… Стали сниматься с якорей и куда-то переезжать. Началась великая миграция великой страны. Инженеры больших городов союзных республик переезжали в небольшие поселки в Центральной России и шли работать на рынок. Директора крупных оборонных предприятий шли в сторожа. Учительницы уходили на панель. Партийные лидеры в бизнес. Если посмотреть, сколько моих одноклассников уехало с малой родины, то это — не менее половины. И у всех такая история. Где бы мы ни жили — в Сибири, в Дагестане, Молдавии, — многие поменяли место жительства.