Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

— Ну че, Ломоносов, доигрался?

Я молчал.

— Щас мы тебе гестапо покажем, химик, — поспешил подсуетиться один из клевретов.

— Ничего вы мне не покажете, — сказал я по возможности убедительным голосом. — У меня бомба в кармане.

При этих словах мой конвой довольно прытко поменял диспозицию и очутился за бревенчатой стенкой, шедшей поперек избы. Клевреты тоже попробовали встать из-за стола, но Береза остановил их угрожающим жестом.

— Какая там бомба, хлопушка это, — заявил он неуверенно.

— Это новая. Особо мощная, — поспешил его заверить я.

Береза крутил неживыми глазами и молчал, пытаясь обдумать сложившуюся ситуацию. Как я сейчас понимаю, будь Береза поумней, он мог много что предложить — например, безопасность в обмен на использование бомб исключительно против шаек с Верхнего Щорса, или предательство с передачей Оружия Возмездия в руки шпаны и назначением меня на пост придворного алхимика, или что-нибудь еще в том же роде. Но тогда Береза не был бы Березой, и последующая карьера его оказалась бы более внушительной, чем та, о которой я расскажу. А так, Береза был всего лишь Березой — мелким и умственно отсталым недоуголовником, — поэтому животное нутро его не хотело искать выгод, а просто взять и одним взмахом лапы устранить непонятное и нелепое препятствие в лице мелкой и чужеродной зверушки. Нервы его сдали, и он визгливо закричал:

— Крути его, Серый, щас мы его отпенделяем!

Клевреты шевельнулись, сердце у меня екнуло, и тогда я выхватил из кармана пинг-понговый шарик и поднял его высоко над головой.

В сырой темноте вражьего логова белоснежный шарик ярко светился, словно загадочный предмет внеземного происхождения, слишком белый и сферичный, чтобы быть просто шариком для пинг-понга. Он был не похож на все то, к чему скудный мозг Березы, не говоря уже о нервных ганглиях его клевретов, успел привыкнуть за неполных восемнадцать лет своего земного прозябания. Я думаю, что яркие и неожиданные впечатления были редкими в жизни Березы, и потому-то, как выяснится позже, зрелище белоснежной сферы и таящегося в ней могущества глубоко отпечаталось в его памяти на фоне тусклых и однообразных воспоминаний о грязных девках, выпитом портвейне, кулачных драках, угнанных мопедах и приводах в отделение.

Береза и его клевреты застыли в минутном сомнении. Инстинкт подсказал мне, что нужно сделать шаг в их сторону. Я сделал этот шаг, и тогда вся кодла вскочила из-за столика, опрокинув его, пороняв притом карты и бутылку, и кинулась в проем выбитого окна, через который уже несколькими мгновениями раньше благополучно улизнули мои конвоиры. Я положил шарик обратно в карман и, не испытывая более судьбу, вышел в дверь и пошел к Коле.

Я не стал рассказывать никому из своих друзей о случившемся противостоянии. Мне было слишком хорошо известно, что у Березы есть взрослые друзья, вполне уже зрелые уголовники, которых вряд ли проймешь даже настоящим пистолетом, не то что сомнительной шариковой бомбочкой. Я ходил по нашему району аккуратно, избегая опасных закоулков и коротких путей, долго стоял и вглядывался в темноту подъездов, перед тем как в них войти. Мстить мне все-таки никто не стал. Вероятно, тем летом происходили какие-то крутые разборки между Верхним и Нижним Щорса, и Березе было не до меня.

Осенью Березу благополучно призвали, место его было сразу занято кем-то другим, но ни меня, ни друзей моих это уже не тревожило, потому что той осенью мы стали больше пропадать по квартирам одноклассниц, чем по задворкам и гаражам. В связи с этим изменением modus vivendi мы временно утратили интерес к алхимии огня и переключились на фармакологию приворотных и возбуждающих средств, что составляет предмет уже совсем другой истории.

А тем временем где-то в потемках Березина мозга продолжал светиться маленький белый шарик для игры в пинг-понг и досветился до того самого момента, когда Береза, уже вполне зрелый рецидивист, находившийся ходке так в пятой, оказался в числе участников бунта в Тиуссинской ИТК. Бунтовщики заняли административное здание и находились в офицерском красном уголке. От воли их отделял только длинный коридор первого этажа и шевеление серых ушанок в конце этого коридора за поваленными столами. Собственно, на волю они и не собирались, поскольку бунтовали за какие-то свои требования, но запах воздуха свободы был слишком интенсивен. И вот тогда-то нечто сработало в этом странном механизме Березиной головы: он поднял лежавший на полу красного уголка белый сферический предмет и с криком «Ложись, бомба!» побежал по коридору в сторону импровизированной баррикады. До первой вздыбленной столешницы оставалось уже метров двадцать, когда сильный удар в голову остановил Березу. С удивлением он заметил, что белая сфера в его голове начинает расти, угрожая разорвать изнутри череп. Он схватился за голову, пытаясь удержать разлетающиеся в стороны черепные кости, отчего шарик выпал из его руки и весело запрыгал по половицам.

Метким стрелком оказался сержант Оол-доржав, маленький тувинец, у которого поры на пергаментной коже лица были шире, чем узенькие игольчатые ноздри плоского носа. Оол-доржав не поверил в Березину бомбу. Он был внуком шамана и знал от дедушки, что бояться надо пучка кожаных ленточек, привязанных к козлиному рогу, а не каких-то там шариков, и что колдуном, способным послать из отверстой ладони смертельный огонь обычно бывает седенький старичок с желтой бородкой клинышком, а не ражий бандит с тяжелой челюстью и узким лбом.

Обо всем этом я прочитал в номере еженедельной газеты внутренних войск, который случайно обнаружил в сетке на спинке кресла в салоне авиалайнера, когда тот начал мучительно выруливать на ВПП аэропорта Домодедово. Разумеется, автор очерка о бунте в Тиуссинском ИТК не упоминал имени зэка, которого подстрелил отличник службы Оол-доржав, но подробно описывал само происшествие с шариком для пинг-понга — так что мог ли я не догадаться?

И когда взревел форсаж и тяжелое тулово самолета начало раздвигать вязкость московской непогоды, я откинул голову на высокую спинку кресла и начал думать о загадочной траектории во времени и в пространстве, которую проложил этот прыгучий целлулоидный сорванец, выскользнувший в коробочку из кукольных рук упаковщицы корейского народного предприятия, проверявшей качество шарика под портретом Любимого Вождя, чтобы быть купленным мной в магазине «Спорттовары». Затем он был начинен гремучей смесью, чтобы воссиять во тьме ныне уже снесенной избушки и скакнуть из моих рук в неживые глаза Березы, отпечататься в таинственном веществе памяти и пребывать в нем в скрытом виде лишь для того, чтобы вновь материализоваться в грубых пальцах бандита в красном уголке Тиуссинского ИТК и быть окончательно и решительно отбитым плоским, как ракетка, лицом Оол-доржава.