Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

Так прошло немало однообразного времени. Я все чаще погружался в подобие сна с открытыми глазами, и мои потребности становились все более спартанскими, а чувства — несуществующими, когда в одну из неопределимых ночедней в пещере появилась новая голова по имени Леонардо.

Леонардо после обычного представления общинникам включился в наш монашеский распорядок. Однако в свободное от нехитрых обязанностей время он удалялся в самый темный угол пещеры и там шебуршал чем-то. Через некоторое время из угла, облюбованного Леонардо, стал раздаваться сухой треск разрядов и изредка восходили разноцветные дымы. Старые головы продолжали пребывать в апатии, но более свежие подкатывали в угол Леонардо и с интересом смотрели на сверкающее сооружение, похожее на электрический стул.

Когда работа была закончена, Леонардо объявил собравшимся головам, что они могут опробовать его новое изобретение. Первой вызвалась голова-альбинос по имени Харальд. Взгромоздившись на стул, Харальд замер в ожидании, закрыв глаза. Некоторое время ничего не происходило, но тут, к изумлению собравшихся голов, из-под век Харальда показались слезы, и собравшиеся услышали горькие всхлипывания. Встревоженные головы, несмотря на протесты Леонардо, столкнули Харальда с возвышения. Он откатился в сторону, где продолжал всхлипывать и рыдать. Некоторые, включая Еву и Годзикаву, попробовали вслед за Харальдом, но результат был одинаков. В смятении все разошлись, оставив Леонардо около его детища. Той ночью я проснулся от прикосновения чьих-то теплых губ к моим губам. Открыв глаза, я успел разглядеть быстро скрывшуюся в полумраке маленькую головку, которая, несомненно, была Евой.

На следующий день головы, невнятно шумя, столпились в уголке Леонардо. Ратмир, решительно растолкав всех, поднялся на сверкающий помост. Некоторое время он пребывал в молчании, но затем его лицо чудовищно исказилось. Он скатился с помоста и издал невероятной силы вздох, от которого потолок над Леонардо обрушился и погреб изобретателя вместе с его машиной. Ратмир же удалился во тьму. Спокойствие общины было смущено. Через некоторое время, обходя пещеру, я обнаружил Годзикаву в обществе Робеспьера и Карла. Головы, выложив на земле странную геометрическую фигуру из камушков, покачивались перед ней, мыча какие-то диковинные напевы. Годзикава заметил меня и попросил никому не говорить об увиденном, прибавив, что то, что они делают, называется «вспоминать». Вернувшись туда на следующий день, я в ужасе обнаружил три мертвых головы в луже крови, вытекшей из внезапно открывшихся шейных рубцов.

Взволнованные страшным и необъяснимым происшествием, мы пошли к Леонардо и спросили его мнения. Голос из-под камней повелел нам собрать все имевшееся у нас в виде серег и обручей для волос золото и, выйдя наружу, рассыпать его в виде дорожки, ведущей к пещере. Затем он шепотом объяснил нам и дальнейшее. Поступив, как сказал нам Леонардо, мы погрузились в ожидание. Я нервничал и спал тревожно, учитывая то обстоятельство, что Ева продолжала беспокоить меня по ночам своими странными ласками.

Наконец, ловушка сработала. В тусклом свете наших плошек мы увидели ползущего на коленях человека, который подбирал золото. Когда человек поравнялся с нами, мы выбили камни из-под острой как нож плиты, и она упала, начисто срезав голову незнакомцу. «Уй бой!» — прокричала в ужасе отрезанная голова. Тотчас же вокруг тела завязалась безобразная свалка. Катавшиеся головы кусали друг друга за уши и носы, визжали и выдирали зубами клочья скатавшихся волос. В образовавшейся сумятице мы и не заметили, как ловкая Ева умудрилась приставить свою шею к шее мужского тела, и голова тотчас же приросла. Ева вскочила на ноги и бегом покинула пещеру, оставив позади дерущиеся головы, которым не оставалось ничего другого, кроме как выть от огорчения.

Разочарование охватило нас, настолько глубокое разочарование, что мы все, кроме свежеиспеченной головы по имени Казанбай, погрузились в сумрачное молчание. Казанбай же орал, ругался грязными словами и, разузнав, наконец, кто был истинной причиной его бедственного положения, отправился к Леонардо. Поливая бедного узника невиданными ругательствами, он спросил его, чего тот, собственно говоря, добивался, поскольку в итоге голов осталось столько же, причем до остальных ему и дела нет, но вот он лично пострадал. Леонардо ответил, что он ничего не добивался, а просто хотел выяснить саму возможность обратного приращения. Теперь же он будет думать дальше. Уязвленный Казанбай сказал, что у него нет времени ждать, пока всякие профессора думают, и попытался разобрать завал, чтобы укусить Леонардо, однако только сломал о камни один из верхних резцов и, плюясь кровью и богохульствуя, удалился.

Наступили тягостные времена. Головы, потеряв покой, бродили по пещере, собирались группами и о чем-то шептались. Я, потрясенный поступком Евы, не участвовал в их разговорах и потому упустил тот момент, когда в центре этих сборищ все чаще и чаще стал оказываться Казанбай. Проснувшись как-то раз, я увидел, что все молодые, подвижные головы собрались у выхода из пещеры под предводительством Казанбая. Одна за другой они выкатывались наружу, в морозное, снежное, зимнее утро, и катились по снегу, оставляя глубокую борозду, пока не скрылись за дымкой начинавшейся поземки. «Стой, — закричал я уходившему последним Харальду, — куда вы?» — «На завоевание мира, на завоевание тысяч и тысяч туловищ!» — «Но это безумие, вы не справитесь с руконогими, да вы просто погибнете в снегах, Казанбай — лжец и болтун!» — «Я знаю», — просто ответил мне Харальд, его бесцветные ресницы задрожали и, решительно толкнувшись челюстью, он выкатился из пещеры.

Я остался один, совсем один. В испуге и отчаянии я кинулся к мудрому Леонардо в его каменную гробницу. Ослабевшим от голода голосом тот попросил меня сдвинуть камни, но, быстро обнаружив, что сил моих недостает, я направился вглубь пещеры к легендарным древним старцам, таким как Меноптах и Замолкс, от которых в нашей памяти остались только имена. Вскоре я увидел в тусклом рассеянном свете эти мрачные громады. Я обратился к ним с мольбами, но безмолвие было мне ответом. Рассвирепев, я вцепился в щеку ближайшей изначальной головы, но зубы мои лязгнули по твердой поверхности. Это был камень. Ужас охватил меня, когда я понял, что ждет меня, когда мои телесные чувства окончательно угаснут и разум останется в своем безразличном одиночестве. Обливаясь слезами, я вернулся к милому Леонардо. Так я провел немало времени у его смертного ложа, пока он посвящал меня все слабеющим от жажды и голода голосом в итог своих размышлений.