Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

— А значит, и делить нечего, — закрыл тему Белью. Немного помолчал и добавил:

— Майкл Белью.

Белов, не шевельнув и мускулом лица, сказал так, будто это относилось не к нему:

— Виктор Белов.

— Мне это уже давно стало ясно, — сказал Белью.

Белов удивленно поднял брови.

— По тому, как ты загибал пальцы там, у вертолета, — сказал Белью и показал.

— Ч-черт! — ругнулся Белов.

Белью раскатисто захохотал, за ним и Белов.

Джип ловко вилял на крутых горных поворотах, с одной стены уклоняясь от отвесной скалы, с другой — едва не падая в пропасть.

Белов, молча улыбаясь, вел машину. Белью смотрел на дорогу. И тут, за очередным поворотом, метрах в десяти от них, прямо посреди дороги показался человек. Он стоял, спокойно улыбаясь, и через секунду должен был неминуемо оказаться под колесами.

Белов выругался и инстинктивно рванул руль в сторону.

Джип перепрыгнул через низкий бортик, отгораживавший дорогу от пропасти, и ринулся вниз. Машина падала, постепенно переворачиваясь в воздухе. Когда снизу донесся взрыв, человек все еще стоял на дороге и улыбался. Это был Агап.

Слава тащил в руках две упаковки с пивом, Кид шел следом с полиэтиленовым мешком, набитым едой. Слава говорил сердито:

— Хорошо, хоть еды не оставил, твой любимчик…

Вместо ответа Кид фыркнул, Слава продолжал:

— Мне в тот раз так и хотелось тебе по физиономии треснуть…

Кид шел молча.

Они сидели на берегу, ели, пили пиво, причем Слава смотрел на Кида, потом сказал:

— Почему, а?

— Что почему? — не понял Кид.

— Потому что есть в тебе что-то такое… Не ухватишь.

Кид улыбнулся неопределенно, Слава хотел было что-то сказать, но со стороны бункера раздался громкий звук. Сперва проскочили многократно усиленные звуки «Lode runner», потом прозвучали первые аккорды песни.

Они сидели молча и слушали. Обстановка была романтичной до неправдоподобия. Океан, пляж, волны, остров… Кид странно смотрел на Славу и вдруг осторожно прикоснулся к его плечу рукой. Слава непонимающе взглянул на него, Кид смущенно улыбнулся. Тогда Слава чуть-чуть отодвинулся от мальчишки.

Над островом звучала песня.

Огромный стадион был заполнен темной людской массой. Огромные прожектора светили сверху, но там, внизу, все равно было темно. Тысячекратно усиленная, звучала над людьми песня. И едва заметно покачивалось людское море, ровным слоем покрывавшее трибуны и все поле стадиона.

То тут, то там появлялись на поле огоньки. Люди зажигали свечи и поднимали их над головами.

Вскоре весь стадион светился тысячей колеблющихся на ветру огоньков.

В комнате, перед цветными мониторами, на которых была картинка того самого стадиона, сидел Винс, продюсер. В соседнем кресле сидела шикарная девушка азиатского происхождения, рядом склонилась над пультом пара служащих.

— Отлично, говорил Винс. — Концерт без исполнителя, но с каким количеством слушателей! И одновременно на шести стадионах да в разных странах! Такое мне и не снилось!

Горели свечи на стадионе. И когда отзвучали последние аккорды, качнулось, задвигалось людское море, зашумело.

И над этим морем вдруг разнесся голос Агапа:

— Человечки, привет! Вам нравятся мои песни! О’кей! Вы не знаете, как меня зовут, а я не знаю, как зовут каждого из вас. Но это ведь не главное. Я хотел, чтобы вы успели меня полюбить. И я пел для вас.

Людское море молча слушало, все еще горели свечи в руках.

Слушал, всем телом подавшись вперед, продюсер. Перед ним на мониторе горела картинка со стадионом. Агап продолжал:

— Теперь я уверен в том, что вы меня любите. Настало время поговорить начистоту. Я хочу дать вам нечто большее, чем музыка, нечто большее, чем счастье, я хочу дать вам Справедливость.

— Что он делает!.. — простонал сквозь зубы Винс.

— Выключить вещание? — быстро спросил служащий.

— Бесполезно. Это слушает сейчас весь мир.

Агап говорил:

— Я хочу освободить вас от тирании, о которой вы не подозреваете, хотя и страдаете от нее — от тирании имен.

Слушал Винс, слушал стадион.

Над Эйфелевой башней гремел голос:

— Я даю неделю на то, чтобы каждый из вас отказался от имени. Я даю неделю правительствам ваших стран, чтобы они отменили названия этих стран, городов, рек, всего, что как-то называется.

В Кремле, в кабинете с высоченным потолком, украшенным лепниной, слушали радиоприемник двое молодых людей в темных костюмах и с серьезными лицами. Приемник говорил, слегка гнусавя:

— Разумеется, речь идет не только об именах, которые записаны в ваших документах — речь идет и о всяческих кличках, воинских и ученых званиях, должностях, тюремных номерах — обо всем том, что превращает нас в вещи, которые можно переписывать, регистрировать. Я освобождаю вас от тирании имен, когда имя определяет, кто ты, что ты, какие имеешь права и какие обязанности.

На острове стояли перед бункером Слава и Кид. Задрав головы, они смотрели на выставленные на крыше колонки, из которых несся все тот же голос:

— Не всем это понравится. В первую очередь это не понравится тем, кто раздобыл хорошее имя, дающее право на власть. И все, что я говорю вам, не воззвание! Это — ультиматум! Вы можете меня не слушать, пока не узнаете, что есть сила, которая заставит вас слушать меня. Спросите у ваших правительств, которые с таким вниманием смотрят сейчас в космос! Они все знают, хотя и не подают вида! Если мои требования не будут выполнены в течение недели, месть будет страшной! И я надеюсь на вашу помощь, человечки! Завтра в тот же час и на той же волне я буду петь и говорить для вас. Чао!

Голос умолк, колонки немного пошипели еще и стихли. Остались шум, ветер и рокот волн.

Слава трясся от злости.