Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

— Я ему мозги наружу вышибу! — захрипел он, наконец. — Я его так разделаю, мать родная не понадобится!

И одним скачком долетев до двери, забарабанил по ней кулаками.

— Открывай, сучья кровь! — орал Слава.

Кид стоял рядом и не понимал, в чем дело.

— Ты что? Ну и что тут такого?

— Как что?! — Слава оторвался от двери. — Он захапал мои песни, он захапал мое имя! Мне все равно, что там он несет, мне наплевать на его дурацкие идеи. Мне вообще наплевать! А песни мои! Только мои!

Кид так ничего и не понял, Слава опять начал колотить в дверь, рассыпая проклятия и угрозы. Он требовал открыть и принять кару.

И дверь открылась. В проеме стоял спокойный Агап. И смотрел на Славу. Тот тоже смотрел на Агапа, стараясь сдерживать дыхание.

Агап сказал:

— Ну? Что?

Слава стоял молча.

— Ну, давай, давай, — говорил Агап, — песни у него захапали… Борец за нравственный прогресс…

Слава все стоял. Агап наклонился куда-то вбок и выставил на землю перед дверью упаковку с пивом.

— Вот твое.

И закрыл дверь. Слава стоял перед ней и думал.

По печальным аллеям парка скользили тени прогуливающихся и явно больных людей в казенной одежде. Им навстречу шли журналист и врач и вели между собой беседу.

— Да, я, конечно же, его помню, — говорил врач, — во-первых, редкостная картина болезни, во-вторых, бегство у нас, конечно же, не ЧП, но чтобы убежал и не вернулся живым или мертвым, — такое редко бывает. Психический больной, он обычно очень предсказуем, вопреки общему мнению. Всегда известно, где его искать.

— Вот вы сказали, редкостная — это какая? — переспросил журналист.

— Понимаете ли, яркий и связный бред обычен для шизофреников, но чтобы до такой степени!.. Как правило, выделяются более важные связи, а деталей нет. А тут — прямо как настоящий мир, настолько все проработано.

— А в чем же была суть его навязчивой идеи?

— Вы с ним знакомы? Нет? Жаль. Никогда в жизни я не встречал более доброго и безобидного человека, может быть, слишком доброго и безобидного. И талантливого при этом. Он боялся любого действия, в любом поступке видел насилие. Даже в словах.

— В словах?

— Да, в словах. И как это часто бывает при шизофрении, он выдумал себе заступника, alter ego, второе я, способное ответить насилием на насилие. Ненавидел его, разумеется, боялся. Боялся, потому и убежал. От него, то есть от себя, и убежал. Жаль, боюсь, он все-таки погиб.

Журналист прошел по подмосковному перрону к дверям электрички, двери с шипом захлопнулись.

Он сидел в пустом дневном вагоне, смотрел в окно, думал о чем-то печальном.

За спиной его с шумом открылись и закрылись двери в тамбур, но кто обращает на это внимание.

Он смотрел в окно, когда резкий удар отбросил его голову вперед, второй удар, третий сыпались и сыпались…

Два подростка молотили его изо всех сил. Наконец один сказал:

— Да ладно…

— Сука! — рявкнул второй, последний раз пиная нелепо свернувшегося на полу человека.

— А кто он такой? — спросил первый.

— Черт его знает, — ответил второй, выворачивавший карманы. — Пошли!

Они выскочили в тамбур, тут второй крикнул:

— Погоди, этот глазастый сказал обязательно сумку принести, какая будет.

— Чуть не забыли, и правда, — спохватился первый, побежал назад.

Они сошли на пустынной платформе, в руках их был кофр журналиста.

Пентагон.

В кабинете сидели трое ответственных чинов, а вокруг все было засыпано газетами всех стран и языковых групп. Чины думали.

Один из них держал в руке фотографии, сделанные Беловым и Белью. На них были Слава, Агап и остров.

— Так Белью в последний раз появился не один? — спросил чин.

— Да, — ответил сидевший рядом, тот самый, который напутствовал Белью перед отъездом. — Но кто второй, нам не известно. Оба погибли.

Старший смотрел на фотографии, сказал печально:

— Жаль Белью. Я его помню, отличный парень. Но — хорошо, что нам известно об этих двух?

В разговор вступил третий чин:

— Один не идентифицируется, а второй, оказалось, достаточно наследил, но главным образом по линии федерального ведомства по борьбе с наркотиками. Агап Аристопулос, грек, маленькие делишки с привкусом, несколько психиатрических клиник… Картина малоприятная и малоинтересная.

Главный чин задумался. Третий продолжал:

— Неприятнее всего эти газеты. Шума выходит больше, чем мы предполагали, определенную информацию так или иначе придется давать.

— Подумайте, какую именно, — сказал главный. — Но, разумеется, не эту.

Он бросил фотографии на стол.

— В любом случае прекрасный шанс доказать, что мы еще нужны. Чтобы госдеп не забывал о нас. И с новыми московскими друзьями — лучший повод для контактов.

Двое других были согласны.

На городском кладбище шли похороны журналиста. На отшибе от близких друзей и родственников стоял астроном с печальным и несколько запойным лицом. К нему незаметно приблизился человек. Один из участников бесед под портретом Дзержинского.

— Валерий Александрович? — спросил он негромко.

Астроном удивленно повернулся к незнакомому ему товарищу. Тот открыл у него перед глазами красную книжечку и сказал:

— Отойдемте-ка в сторону.

По пустынной дорожке кладбища шли двое.

— Валерий Александрович, но нам важно именно ваше мнение, — говорил человек в штатском.

— Мое? — усмехнулся криво ученый: — Вы у меня опечатали даже записную книжку, а теперь меня же и спрашиваете. Неужели вам, с вашими возможностями, нужно консультироваться у меня, а не у Президента Академии наук, скажем?

— Если мы с нашими, как вы говорите, возможностями обращаемся именно к Вам, значит, так нужно. Валерий Александрович, это действительно важно!

— Хорошо, — покорно вздохнул тот. — Конечно же, я продолжал думать на эту тему. Голову мою, вы ведь, кажется, еще не засекретили? И пришел к своим выводам, к которым, почему-то не смогли или не захотели прийти другие. Обе гипотезы — и астероид, и НЛО — неверны.

— Почему?

— Траектория, которую описывает этот объект, может существовать в одном единственном случае. В случае если он не имеет физической массы.

И астроном повернулся к собеседнику, глядя в глаза и пытаясь понять реакцию того. На него смотрели непроницаемые глаза собеседника. О чем он думал?

Пункт связи «Hot line».

На внушительном пункте горели разнообразные огоньки, а венчали их два индикатора, над одним из которых помещалась табличка с изображением американского флага, а над вторым — советского.

Эти индикаторы были немы, пока не захрустели, не зашипели первые, подготовительные сигналы. Оба индикатора дрогнули.

Наконец один из них заискрился огоньками:

— Доброе утро, господин Президент!

— Morning, glad to hear you!