Александр Окунь - Ученик аптекаря

— Когда я был маленьким, — и рука его взлетела вверх, показывая, что было это очень давно, — я очень любил поезда. Даже любимой игрушкой моей был деревянный поезд. А когда я подрос, то по вечерам часто убегал из дому на вокзал. Я втягивал в себя запах гари и паровозного дыма, слушал, как фырчит паровоз, со свистом выпуская струи пара. Я смотрел на стоявших в дверях вагонов важных проводников с бляхами на мундирах, на спешащих по перрону пассажиров с чемоданами в руках и мечтал, мечтал о том, как однажды и я буду стоять в коридоре у окна, за которым мелькают города, деревни, леса, реки… О ночном разговоре со случайным попутчиком из соседнего купе. О стакане чая в серебряном подстаканнике, который принесет мне важный проводник. О том, как пойду в вагон-ресторан и, глядя на проносящуюся за окном чужую жизнь, буду пить из высокого стакана джин с тоником. Как, вслушиваясь в стук колес, стоя в качающемся тамбуре, буду задумчиво курить сигарету. «Мальборо». А может, «Кент». — И тут его короткие штаны превратились в длинные брюки. — Но однажды я вырос, и настал день, когда я оставил свой дом. Я взял рюкзак, пошел на вокзал и сел в первый попавшийся поезд. С тех пор вокзалы стали моей родиной, а вагон — домом. Но ездил я не просто так. У меня была цель.

Опять зазвучала смешная подпрыгивающая мелодия. На черном заднике начали кружиться снежинки. Раздался свисток, и поезд поехал. Точнее, поезд стоял на месте, это начал вращаться круг, на который Кукольник по очереди ставил холмы, домики, полустанки, стадо коров… Падал снег, светило солнце, шелестел дождь, а поезд стучал и стучал по невидимым шпалам. Люди, кукольные конечно, махали руками, а Кукольник махал им в ответ. А потом стали появляться города: Эйфелева башня — Париж, Биг-Бен — Лондон, Эмпайр Стэйт Билдинг — Нью-Йорк, Колизей — Рим… И каждый раз появлялась кукла-девушка. Звучала музыка, Кукольник брал девушку за руку и начинался танец: вальс в Вене, тарантелла в Риме, пасадобль в Мадриде, танго в Буэнос-Айресе, мазурка в Варшаве… Они смеялись, целовались, перешептывались, но всякий раз, когда девушка предлагала ему остаться, он улыбался, отрицательно качал головой и отправлялся в следующий город. А потом исчезли девушки, исчезли города, и Кукольник остался один. Тяжело вздохнул, сел, почесал свой красный нос, полез за пазуху и достал фотографию. Ту самую, которую мне показывал Аптекарь. Музыка смолкла, и в наступившей тишине сперва еле-еле, а потом все громче стал слышен стук, и я не сразу сообразил, что это звучит сердце. Кукольник встал, снял красный шарик с носа и стер с лица грим.

— Я всегда думал, что я человек без сердца, и мне было от этого грустно. Очень уж хотелось, чтобы оно у меня было. Я искал его в разных странах и разных городах. Напрасно. Я надеялся, что найти его мне помогут женщины. Я бросался от одной к другой, но все оставалось так, как было раньше. Я было совсем впал в отчаяние: неужели мне суждено жить без сердца? Но однажды в метро я увидел девушку со смеющимися глазами и талией, которую я мог охватить пальцами одной руки. И вдруг неожиданно услышал непривычный мне звук. Что-то стучало, да так громко, что я даже испугался. Я стоял среди сотен спешащих людей и боялся оглохнуть. Сам не знаю почему, я схватился за грудь, и тогда девушка с тонкой талией улыбнулась и сказала: «Не бойся. Это стучит сердце. Просто для того, чтобы завести этот моторчик, нужен другой человек». С тех пор оно все стучит и стучит, как в тот день, много лет назад. И сегодня, когда я смотрю на тебя, я так же, как в тот день, вижу девушку со смеющимися серыми глазами и шапкой черных волос. А ты видишь мою рыжую бороду. Потому что главное люди видят не глазами, а сердцем — вы все это знаете, вы все это читали. Но чужие слова не помогают. Каждый приходит к этому своим путем. Если бы я не встретил тебя, я не стал бы клоуном. Потому что кроме красного носа, рыжей бороды и умения падать, клоуну нужно сердце. Потому что без него клоуном стать невозможно. И человеком — тоже. Я стал им благодаря тебе, моя черноволосая красавица. — Кукольник помолчал, провел рукой по седой бороде и улыбнулся. — Сегодня твой день рождения. Сказать по правде, не знаю который, потому что тебе всегда столько лет, сколько было тогда, в душном, кишащем людьми переходе метро.

Он наклонился, взял паровозик в руки и подошел к скорчившейся в кресле старухе. Паровозик свистнул, и из его трубы появился красный шарик. Кукольник сделал пас рукой, и шарик, раздувшись, превратился в сердце.

— Они твои, — сказал Кукольник и положил сердце и игрушку на шаль, покрывавшую мертвые ноги. — С днем рождения, любовь моя!

Было очень тихо. Кукольник стоял перед женой, и лучи заходящего солнца красили его седую бороду в рыжий цвет. Слезы катились по лицу Елены. Старуха сидела с полуоткрытым ртом, и прозрачный пузырек слюны поблескивал в углу ее рта. Я посмотрел на Аптекаря. Он напряженно вглядывался в море, туда, куда опускался красный диск солнца. И вдруг раздался странный сухой звук. Я повернулся. Старухины руки, прежде мертвым грузом лежавшие на подлокотниках кресла, теперь были сцеплены вместе. Левая сухая кисть приподнялась, упала на правую, и снова раздался тихий хлопок. И вслед за ней начал громко аплодировать Художник, а за ним и все остальные. В руках Кукольника появилась бутылка шампанского, и пенная струя взлетела к уже начавшему темнеть небу.

— Эй, маэстро! — подмигнул он мне. — Мясо сгорит!

И я побежал снимать мясо, которое и вправду пересохло.

Таким уж было устройство моей матушки, что оттенков она не различала и мир воспринимала исключительно черно-белым образом. А поскольку жилось ей тяжко, то этот мир был выкрашен черной краской, на которой порой мелькали редкие светлые крапинки, самой большой из которых был я. В поисках вечно недостающих денег она бралась за любую работу, и жизнь представлялась ей ловушкой, из которой нет выхода, что к тому же подчеркивалось довольством и процветанием других.

— Как можно жить, имея на все про все четыре тысячи? — убивалась она.

— А сколько тебе не хватает для счастья? — поинтересовался Аптекарь.

— Тысяч двух, — прикинула матушка.

— А сколько не хватает человеку, который зарабатывает двадцать тысяч?

— Минимум десять, — усмехнулся Оскар.

— Резонно. Вот видишь, — Аптекарь повернулся к матушке, — нет смысла завидовать. На самом деле тебе не хватает намного меньше.

Но матушка не видела. Кроме того, стоило ей заполучить то, о чем она мечтала, как тотчас же это теряло всю свою привлекательность, и матушка со всей пылкостью своей страстной натуры переключалась на мечту о чем-либо новом.