Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

ПТИЦЫ, ПТИЦЫ: Ночами с юга прилетают птицы / по старому пути через Любляну. / Слепой птенец в моей груди стучится, / на крыльях сеть распутывать не стану. / А серым утром он уж утомится, / падет ничком, задев былую рану. / Когда же птицы повернутся к югу, / не разобьется ли моя пичуга?..

МЫСЛЬ О ЛЕТЕ: Нет, нет, и не мечтай о летней сласти, / уж время вышло, снова боль тревожит, / поройся в памяти, грядут напасти — / и новый день желанья уничтожит. / Вот грёз плоды — бродяге не украсть их, / взгляни, как пустота надежды гложет! / Как воробей, посмейся: ночь, темно, — / бросайся днем на каждое зерно.

ТРИ ВЕЧНОСТИ: 1. — Вдруг пробужденье, тьма, пропали чувства, / тяжелая, тупая бесконечность; / безвременье, вокруг и всюду пусто / и тихо, надо всем простерлась вечность. 2. — Кровь как во льду кипит, морочит бденье, / сна нет, былое, мук грядущих встречность, / парад уродств, несносное горенье, / гнев, приступ вожделенья, / злая вечность. В. — Из снов иду с тобою в день весенний, / осознан путь, ясна, спокойна вечность, / веселость красок, хрупкий мост в забвенье, / и чувств обман, / и счастье, и беспечность.

YO SÉ LA MUERTE CIERTA A TODAS CRIATURAS [63] Я знаю верную смерть для всех существ (исп.). : — Знаю, что смерть всем живым уготована, / губы кричат и рука защищается, / будет минута, что всё усмирит: / гниль, прах и пепел согласно молчат. / Знаю, попали пророки в забвенье, / кесари, пахари, сонмы красавиц, / след их имен уж давно незаметен. / Знаю, что смерть всем живым уготована, / мы ляжем в могилу, однако посевы наследует род, — / дуб упадет, но побеги его остаются, / в Мысли всеобщей мысль не умрет никогда.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ: Носили сны нам и тьму, и счастье, / дурман, отрезвленье — и ничего нет, / ушли, отработав невольничьей касте, / спокойно плыву я сквозь весь этот бред; / как знахарь горячке, я внемлю несчастью, / во тьме ожидаю завтрашний свет.

ПЕСНЯ О СВЯТОМ РОМУАЛЬДЕ начинается так: В четыреста лет, как я узнал, / умбрийские горцы хотели убить / Ромуальда, святого, в священном рвенье, / чтобы мощи предрагоценные / перед смертью в другие края не ушли, / что не стоят мужа святого…

Через опасные места в стене — так говорят альпинисты — надо «сплутовать».

Вот разговоры с отцом-иезуитом были настоящим делом.

— Есть два пункта, на которых останавливается человеческий ум, и наука не может ему помочь (по крайней мере на сегодняшнем уровне — нет): вопрос, касающийся силы, поддерживающей вселенский порядок, и вопрос перехода из неорганической клетки в органическую, — сказал я ему.

Он ответил, глядя перед собой, вниз, немного в сторону:

— У веры есть ответ: вселенский порядок поддерживает Бог, на второй вопрос вера отвечает — творение. Прежде всего собеседники должны договориться о предпосылках, из которых они исходят. Вы исходите из предпосылок научного метода, мы — из вероучения. Наука — продукт труда и логики, индукции и дедукции. А вера — это благодать. Кто наделен этой благодатью — счастлив. Однако мы нисколько не отрицаем науки, но и предания Святого Писания не нужно представлять себе дословно, мы можем воспринимать его как метафору. Учитывая относительность времени — эти семь дней, за которые Бог создал мир, могут быть громадными эпохами, и здесь мы приходим к согласию с эволюционными теориями, и даже с теорией происхождения видов, если хотите. Не нужно смотреть на вероучение сквозь очки деревенского священника.

— Тогда и в выражении «Бог» можно представлять себе метафору? Спиноза, например, выставил формулу «Deus sive natura» , бог или, иначе сказать, природа.

— И в пантеизме есть подобные тенденции. Этот вопрос мы должны оставить развитию. Сейчас мы можем лишь констатировать, что пропасть, некогда разделившая верующих и неверующих, чем дальше, становится уже, — и вполне возможно, что в будущем, которое, очень вероятно, не так уж и далеко, вопрос веры или неверия в Бога как в принцип и исходную точку не будет больше разделять людей. Сегодня Папа Римский благосклонно относится к встречам руководителей различных мировых религий. Один очень проницательный мыслитель установил, что и атеизм по существу — это религия, только в ней наверху стоит не Бог — но Безбожие; однако у него есть догматы, как у религий, например, недоказуемая теория о неуничтожимости энергии. Если бы хотели доказать, дескать, что от горящей свечи действительно ничто не пропадает в ничто, то должны были бы дважды взвесить вселенную, один раз прежде чем зажечь свечу, во второй — когда свеча догорит. Насколько проникают религия или антирелигия (например, материализм атеистического типа) в вопрос исходной точки и содержания жизни, они помогают себе догмами недоказуемого характера — верой (как раз сейчас рушится догма о том, что материя — это последняя субстанция всего сущего; это дело выполняет за нас наука, сама физика, доказавшая, что существуют и нематериальные волны; также и религия с развитием психологии стала более аккуратной при объяснении человеческой души; это дело за вас выполняет целая плеяда наших современных теологов), однако бо́льшая часть деятельности как одного, так и другого течения направлена на деятельность, находящуюся по эту сторону: управление человеческой жизнью, проблемы способа и форм сосуществования, отношений между людьми. Подумайте только, что азиатские цивилизации не знают таких понятий, как «философия» и «религия», однако они поддерживают себя «поисками настоящего пути человека». Споры, конечно, будут длиться еще долгое время. — Один наш искушенный собрат, французский иезуит де Любак, в «Этюдах», где-то между 1946 и 1949 годами, написал, что вере угрожает величайшая опасность не от безбожия, но от нового гуманизма. В этом утверждении — неожиданное осознание уже известных понятий — и хороший инстинкт стремления к еще непознанному.

Мы говорили о насилии инквизиции, которую я именовал «предшественником» всех проявлений насилия тоталитарных систем в недавнем прошлом и ныне.

— Насилие в собственном обществе, государстве, — размышлял он вслух, — это часть любого общества; когда владеющий под угрозой, насилие вырастает из правовой санкции в государственный политический террор. Этого не избежало ни одно общество из античных времен, ведь вам известен процесс против Сократа… вам известны кровавые периоды в римской истории… я не знаю, почему бы средневековое церковное государство должно было стать исключением?

Я заметил ему, что и иезуитский порядок был орудием насилия.

— Средства иногда были действительно суровыми, — сказал он, — но посмотрите: там, куда пришли мы, крест остался!

Я перечислил ему несколько примеров священнослужителей в прошедшей братоубийственной войне: одни арестовывали (или позволяли арестовывать) людей, другие участвовали в пытках и даже в убийстве пленных.