Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

— А ты не кривись! — сказала Наташка с вызовом.

— Умылась бы, — парировала Татьяна Александровна. — С утра как лахудра.

— Тебя не спросили! — Наташка запустила пятерню в свалявшиеся высветленные волосы и попыталась их пригладить.

Помолчали. Татьяна Александровна молчала раздраженно. Наташка обиженно поджимала губы.

— Так у кого акцент, мам? — наконец спросила она примирительно. Любопытство пересилило.

— У Ольки, у кого, — буркнула Татьяна Александровна недовольно. — Который год по заграницам… — И она заторопилась на кухню, но Наташка стояла в проходе.

— Кто это Олька?

Татьяна Александровна молчала. Попыталась подвинуть Наташку — не тут-то было.

— Мам. Ну хватит уже. Кто такая Олька? Подруга?

— Дай пройти. Борщ поставила. Сбежит.

— Не сбежит. Кто такая Олька? Почему ты посторонним рассказываешь про наши проблемы? Объясняю же — это все балаган пустой! В крайнем случае найду я деньги, раз тебе так спокойнее.

— Найдет она, — усмехнулась Татьяна Александровна. Ей было неловко, что дочь услышала разговор. Объяснила нехотя: — Она не посторонняя. Сестра. Наташ, дай пройти! Это тебе вечно делать нечего, а я готовлю!

Сестра? Слыхом не слыхивала Наташка о сестре, да еще чтобы по заграницам.

— Двоюродная?

— Родная! Уйди от греха!

— Мам, я серьезно. Какая родная, что ты меня за дуру держишь? Тебе что, сказать жалко, кто такая эта Олька?

— Я и говорю серьезно. Моя родная сестра. — Она посмотрела дочери в глаза долгим, прямым, недобрым взглядом, и та поняла, что мама не шутит.

— Старшая? — спросила Наташка, просто чтобы что-нибудь спросить.

— Младшая. Отстань.

— А почему у нее акцент?

— По кочану!

— Ма-ам!

— Она лет сорок за границей. Мы не общаемся… сегодня — это случайно. Ну, дай пройти. — Но Наташка застыла удивленная и переваривала информацию.

Потому и не хотела никогда рассказывать, чтобы избежать лишних ранящих вопросов. И отцу, царство ему небесное, не велела — не надо было Наташке знать про Ольгу. И соседям соврали, будто Ольга вышла замуж и в Вышний Волочек уехала. Вышний Волочек — это было неинтересно, так что никто особо не расспрашивал. Какая она теперь сестра — ломоть отрезанный. Не Наташкиного это было ума дело, от Наташки требовался тут обычный ее непробиваемый пофигизм. Но та уперла руки в боки и спросила с угрозой:

— То есть ты хочешь сказать, что твоя родная сестра сорок лет живет за границей?

— Тебя не спросили! — огрызнулась Татьяна Александровна.

— И где, позволь поинтересоваться? — тон сделался ернический, едкий.

— В Чехословакии. Отстань.

— Мам. Нет больше такой страны — Чехословакия.

— Ну, в Чехии, какая разница.

Повисла звенящая пауза. А потом Наташка выкрикнула Татьяне Александровне в лицо:

— То есть твоя родная сестра в Чехии уже сорок лет, а мы тут — в дерьме?!

И Татьяна Александровна отступила. «Пусть прокричится, — подумала мстительно. — Чертова тунеядка!» Из глубины квартиры раздалось громкое шипение, потянуло горелым. Борщ все-таки убежал и залил плиту.

Утверждать, будто Татьяна по сию пору ненавидела Мартина Вранека, было бы погрешить против истины, ненависть — скоропортящийся продукт, его следует подавать свежим. Однако всякий раз при воспоминании о Мартине внутри начинало ворочаться тяжелое раздражение. Ах, если бы не Мартин… Да разве связалась бы Таня с вечно пьяным мальчиком из Бодайбо?!

Толя почти вылетел из института, Таня почти смирилась с этим проигрышем — в который раз! — и готова была посвятить себя Оле, всего и оставалось, что дождаться ее из колхоза. А тут Мартин.

Таня сама не поняла, как опять очутилась под дверью Толиной комнаты. Выйти он бы сам уже не вышел, он лежал на кровати навзничь, сверлил потолок красивыми, мутными с похмелья глазами и страдал — объяснение с родителями, предстоящее в скором времени, ничего хорошего не сулило.

Тогда он и перешел в разряд женихов…

Она горько усмехнулась про себя, вспоминая. Она и сама не заметила, когда стала воспринимать этот маленький самообман как реальность. А если бы хоть на минуту остановила механизм раздражения да продула бы контакты, сверила даты — тут бы и припомнила, что не дала Толе вылететь вовсе не в середине осени, когда Оля привезла Мартина с картошки, а в самом начале; тогда о Мартине не было речи… память человеческая — любопытное явление, вечно она ищет и находит внешнего врага, сломавшего жизнь.

Как бы там ни было, но, спасшись от отчисления, Толя совсем прикипел к Тане и смирился с ее постоянным присутствием в собственной жизни. Он по-прежнему загуливал, но случай подворачивался все реже, Таня в своей бдительности делалась все изобретательнее, и дружки понемногу отступились. Она была тогда красивая, Таня. Надменной красотою вечной отличницы. Такая девушка требовала жертвы. Ради такой стоило поберечь и себя, и карман.

Однокурсницы Таню не осуждали, а даже завидовали. Богатый, нежадный, симпатичный тюха — Толя пользовался успехом. А что пьет… да кто ж не пьет, на то и мужчина, чтоб пить.

Они были красивой парой, Таня и Толя. На них оглядывались прохожие. Преподаватели хвалили Таню, что не бросает в беде заблудшую овечку, и делали Толе послабление на зачетах и экзаменах — это был их вклад в историю любви.

Свадьбы не было. Сходили тихо, записались. Таня как будто старалась что-то доказать уехавшей Ольге. Даже фамилию менять не стала, «чтобы времени на беготню с бумажками не тратить». Да и стыдно было перед людьми — вот соберутся, начнут праздновать, а новоиспеченный муж возьмет и свалится под стол, как тогда . Да отец, чего доброго, буфетчицу притащит знакомиться…

Это случилось в январе 1969-го, ровно через год после скоропалительного замужества Оли. Они уже писали дипломы — и, конечно, Таня написала два, а Толя — ни одного. Преподаватели это понимали, потому поставили ей «отлично», ему «удовлетворительно» — это была их дань справедливости.

Толя начал отмечать диплом задолго до официальной защиты, а Таня, учась за двоих, уже не находила сил следить — и за эти месяцы молодой муж так ее вымотал, что, не дожидаясь распределения, она обратилась в деканат с просьбой отпустить их «ячейку» на строительство гидроэлектростанции — уж там если не сама Таня, так тяжелый труд и коллектив перевоспитают этого безнадежного человека. И станет как в популярных советских фильмах — трудовой подвиг, светлые лица, торжественная музыка и в финале каллиграфические титры с виньетками.

Меж тем время подвигов истекало, страна успокаивалась, обрастала социальным жирком, переходила в эпоху застоя. Материальное перестало быть неприличным. И в деканате Танину просьбу истолковали по-своему. Поездка на большую сибирскую стройку сулила немалые выгоды молодым семьям. Это был самый быстрый способ заработать на кооператив. Таню хотели как активистку и лучшую ученицу пригласить в аспирантуру, но коль скоро молодая семья решила зарабатывать и обустраиваться… Вот и вышло, что после института Таня с Толей оказались там, куда захотела молодая жена — в Усть-Илиме.