Вержилио Ферейра - Избранное [Явление. Краткая радость. Знамение — знак. Рассказы]

— Но, Ана, это же все нелепо. Я думаю, нет нужды напоминать вам о том, что открыла нам наука, такая, как биология, ну и все остальные. Глупо напоминать вам об этом, ведь это уже стало нашей плотью и кровью, нашей очевидностью. И просто смешно. Но существует внутреннее равновесие, существует твердая уверенность, что человек человечен.

— Я все это знаю и не собираюсь что-либо этому противопоставлять. Знаю только то, что вижу. Что-то примешалось к моей крови и уже стало моей кровью. Видеть хорошо…

Дождь прекратился. В нефах заиграл свет. Золотистый факел солнца, как освещенное чудо, как причащение темного мира, мира, затопленного нашими словами, спустился с хоров в поперечный неф.

— Дождя уже нет, — сказал я. — Я могу вас проводить домой?

— Нет-нет, я лучше сама.

До площади я ее все-таки проводил. Солнце снова скрылось за высокими тучами. Влажный холодный ветер принялся теребить зеленую листву деревьев. Вдруг мне пришло в голову спросить:

— А что обо всем этом сказал Шико?

Но, что сказал об этом Шико, мне сразу узнать не удалось. Во всяком случае, Ана на мой вопрос не ответила. Возможно, не знала, что ответить. А Шико… Но Шико и я избегали друг друга, или это я его избегал и, стараясь себя успокоить, хотел верить, что и он меня избегает. Спора я не боялся, не боялся отстаивать свою истину, но чувствовал, как в случае с Аной, что две правды, обретенные разными путями, диалога вести не могут. Бояться-то я не боялся, но… Истина ли в моих руках? А может, сомнение, не больше? Может, во мне угасло очарование человека цельного? Хотя я и сам подозреваю, что эта цельность показная. Но так или иначе, только мы с Шико увиделись не скоро. А тут еще приближались каникулы, в которые я страстно мечтал отдохнуть, сбежав от всего и всех и от своих столь разладившихся со всеми отношений.

Однако как-то утром в воскресенье Шико сам постучал в дверь моего дома. Пришел он рано, его скуластое, бледное лицо красноречиво говорило о проведенной без сна ночи. Утро было чудесное: яркое солнце проникало в каждую, даже крохотную щелку и наполняло дом. Шико постучал в дверь громко, требовательно, как представитель закона. Именно эта абсурдная идея, идея, что кто-то, облеченный властью, явился меня арестовать, пришла мне в голову. Я накинул халат и пошел открывать.

Увидев инженера, я попытался улыбнуться и приветствовать его обычной шуткой:

— Вы? Так рано? Каким ветром? Да и ветра-то нет…

Он не ответил и, как полицейский, решительно шагнул вперед. Я оказался сзади, а когда, заперев дверь, вошел за ним в гостиную, он уже раскрывал окно. Мой мозг, точно молния, пронзила мысль, что вчера на сборище Комитета, которое должно было состояться (там я ни разу не был, но знал от врача Салданьи, адвоката Ногейры и самого Шико, что Комитет собирается в доме Аны), что-то произошло, и очень серьезное. Ведь, когда я только что приехал в Эвору, Шико горел желанием втянуть меня в это общество. Но потом, как видно, понял, что я не только не испытываю интереса к его деятельности, но, возможно, даже враждебен ей. Кроме того, общества или Комитета как такового просто не существовало, а время от времени организовывались беседы на свободные темы, обсуждение подпольной литературы или политического будущего страны, во всяком случае, надежд на будущее, надежд прекрасных для субботнего дня и предстоящей воскресной ночи. Да и само название «Комитет спасения» выдумал не кто иной, как Алфредо, когда был в ударе, и эта выдумка получила поддержку всех присутствовавших. (Шико говаривал, что это было единственное, что когда-либо придумал Алфредо, и теперь вся его жизнь пройдет под знаком тяжелого умственного переутомления.)

— Я пришел лишь затем, чтобы узнать ваши намерения относительно дальнейшего пребывания в Эворе.

Как? Не может быть! Это уж слишком.

— Видно, вы, мой друг, заблуждаетесь. Я не вхожу ни в какие группировки и никого в курсе своих дел держать не обязан.

— Обязаны.

— Простите. Вы приходите ко мне в дом и чувствуете себя как дома, хотя я вас не приглашал.

— Все, что я хотел сказать у вас дома, я могу сказать и на улице.

Было совершенно очевидно, что у Шико серьезные неприятности, а я — это тоже было очевидно — могу в этой ситуации стать козлом отпущения. Я попытался держаться спокойно. Шико, напротив, всем своим видом показывал мне свое физическое превосходство. Крепкий, коренастый, словно отлитый из бронзы, он похвалялся силой бицепсов, которую, как я знал, частенько пускал в ход, и, как теперь было ясно, навязывал мне ответную реакцию. Инстинктивно я посмотрел вокруг себя, ища что-нибудь увесистое на случай защиты: стул, кувшин, совок для золы. Но решил сесть и закурить.

— Сядьте, Шико. Поговорим спокойно.

— Я хочу только одного — услышать ответ.

— Послушайте, я часто подумываю сменить Эвору на какой-нибудь другой город. Но вот этот ваш нажим заставит меня задуматься. Я сделаю выбор сам, самостоятельно. Самостоятельно всегда лучше.

— Значит, вы признаете, что вам в Эворе оставаться неудобно?

— Возможно. Но не с ваших позиций. А со своих.

Он все-таки сел.

Я вспомнил Каролино: от сумасшествия никто не застрахован, это от бога, и мы зовем сумасшедшими только тех, кто от сумасшествия не излечивается.

— Вы знаете, до чего дошла Ана? — спросил он меня.

— Знаю. Я тут пытался заставить ее одуматься. Безрезультатно.

— Одуматься? Она же повторяет вас, произносит ваши слова.

— Но мы с Аной не влюблены друг в друга.

— Я не о том!

— И то хорошо…

— Не о том. Я о той путанице, что у нее в голове, о ее нервном расстройстве.

Я встаю, открываю окно. Над городом и зеленой равниной разливается торжественный солнечный покой — результат победы солнца. Светлый, праздничный апрель, начало начал. Как я тебя помню, помню до боли! Я возвращаюсь к стулу, закуриваю.

— А вы уверены, что мыслите рационально?

— Уверен ли я?

— Любая рожденная мысль не от мозга, она возникает в крови. Нет чисто рациональных мыслей. Даже таблица умножения не до конца рациональна.

— Не пытайтесь меня запутать. Это не так просто. Мною управлять трудно.

Да никто и не пытается тобой управлять, самое большее — вызывает на откровенность. И Ана тут ни при чем. Твои беды — это твои беды.

— Ана все объяснила сама. Я при этом только присутствовал.

— А я знаю, что, если бы вы не присутствовали при этом, она бы все объяснила иначе. Иначе…

В какой-то момент, когда вдруг воцарилась тишина, мне показалось, что Шико вот-вот будет сломлен. Я предоставил его ему самому, возможно, для того, чтобы ощутить себя в роли преступника, который унижается и дрожит. Но Шико не унимался:

— Все, что с ней происходит, глупо, абсурдно.