Иван Комлев - Ковыль

– Бабы, кто потерял кошелёк?

Несколько ближних женщин обернулись.

– Кошелёк?

– Какой кошелёк?

Егор Кузьмич разжал кулак.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовались женщины, – давай к свету.

Сбруев обошёл печь, у окна его обступили любопытные. Непривычный к общему вниманию старик взволновался и не видел, есть ли поблизости знакомые, которые могли бы перенять у него хлопотное дело.

– Ишь ты! Кошелёк, верно!

– Бабы, кто потерял кошелёк?

Но хозяйкой потёртого кошелька ни одна женщина не назвалась.

– А что, много денег в нём? – полюбопытствовала молодайка, проталкиваясь из-за спины Егора Кузьмича, и он узнал в ней Таньку Гаврилову, свою соседку.

– Да, покажь, что в кошельке, – заволновались бабы, – может, он пустой?

Кошелёк в больших узловатых пальцах Кузьмича словно лягушка, того гляди, выскользнет; он таки развёл шарики, расстегнул защёлку и раскрыл пасть – розовое нутро вещицы словно рот голодного неведомого птенца, ожидающего корм. Егор Кузьмич запустил туда два пальца, нащупал бумажки и копейки, но не извлёк, чтобы не уронить содержимого на грязный, чавкающий под ногами пол. Накрыл ладонью и перевернул – высыпались только монеты, встряхнул, и поверх монет лёг бумажный рубль, сложенный вчетверо, и какая-то зеленоватая бумажка, похожая на тройку, но не тройка, и тоже перегнутая два раза, поперёк и вдоль.

– Всего-то? – женщины были разочарованы, словно бы в нездешней штуковине и лежать должно что-то необычное.

Пересчитали мелочь – пятьдесят две копейки.

– Документа нет?

– А это что за бумажка?

Кузьмич развернул и озадачился, прочитав сперва: тридцать копеек. Что за диковинка? Бумажных копеек Сбруев прежде не встречал.

– Это же лотерейка! – изумилась Татьяна.

– Ну?! Старая?

Татьяна взяла лотерейный билет в руки.

– Нет, нонешная. Вот: в июне играть будет.

– А-а, – толстая незнакомая Сбруеву баба в красном платке и сером стёганом ватнике презрительно оттопырила губу, – хоть счас выброси, хоть потом. Я их попервости по десять штук покупала, думала швейную машинку отхватить – фиг! Хоть бы рубль выигрался. Обдуривают нас, а в газете пишут, что какой-то комбайнёр из Некрасовки мотоцикл получил. Держите карман шире!

– Чево? – Зотов, коммунхозовский печник, выкрутился из бабьего окружения, тоже был тут. – Мотоциклу, говоришь? А спросим вона некрасовских, был ли такой случай?

Он кивнул в ту сторону магазина, где шла торговля промтоварами, и сам же подошёл к покупателям и начал их тормошить:

– Был случай? Был мотоцикла по лотерейке?

Однако никто не отозвался: наверное, из Некрасовки никого там в данную минуту не оказалось.

Егор Кузьмич всыпал мелочь обратно в кошелёк, следом аккуратно вложил и рубль, вздохнул. Что делать? Конечно, полтора рубля – невелики деньги. Но если считать по-старому, то это – пятнадцать рублей, тогда, бывало, и с пятёркой не зазорно было в магазин зайти. Да и вещица же чего-то стоит? Красноротый кошелёк в руке Кузьмича ненасытно глядел на своего нового хозяина – то ли добавки просил, то ли надеялся человека проглотить. Сбруев закрыл этот зев, щёлкнул застёжкой. Вышел на крыльцо, немного постоял в раздумье, сходил в хлебный магазин, но и там разини не обнаруживалось. Вот напасть! Вернулся в сельмаг.

– Нету? – продавщица хоть и занималась своим делом, но историю с кошельком не пропустила. – Из приезжих кто-то потерял, наши с кошельками не ходят. Тебе, дядя Егор, белую или две эти?

– Белую, – Егор Кузьмич поверх голов заглянул на прилавок, протянул заранее приготовленные деньги.

– Ну, возьми тогда и кислинга бутылку, – посоветовала продавщица, – как раз дармовых хватит, не старухе же их понесёшь, а так подарок ей сделаешь.

Егор Кузьмич промолчал, спрятал водку в карман телогрейки. Хозяин, может, отыщется, как же распоряжаться чужим рублём? Егор Кузьмич спички чужой за всю жизнь не взял, а тут – деньги. Душа стала на место. Ничего, в общем-то, не изменилось в его налаженном распорядке, вечером сходит в баню, попарится, а затем хорошо поужинает. Завтра же весь посёлок будет знать через продавцов, что Бондарь кошелёк нашёл, и хозяин, если он местный, отыщется.

Дома Егор Кузьмич выставил бутылку в шкафчик и кошелёк выложил туда же. На вопрос своей Дарьи, откуда, мол, такая вещь, ответил коротко:

– Нашёл.

Ему казалось, что он в этот день и без того говорил слишком много, и потому объяснять что-либо ещё жене счёл излишним.

Дарья была у Сбруева второй женой. Первая, которая вместе с Егором Кузьмичом мыкалась по жизни почти сорок лет, родила ему и вырастила трёх сыновей и две дочери, умерла три года назад. Егор Кузьмич как раз перед тем вышел на пенсию и не знал, с чего начать новую жизнь. Начинать пришлось с похорон.

Дети их давно жили отдельно своими семьями и не часто наезжали в гости, но на похороны явились все, за исключением старшего, Дмитрия. Дмитрий погиб в сорок четвёртом, жениться до войны не успел, так что и внуков по линии старшего сына у Егора Кузьмича не оказалось. Остальные прибыли с жёнами, с мужьями, с ребятишками. Что-то, стало быть, стронулось в душе каждого; мать для них значила гораздо больше, чем можно было думать по их отношению к ней в то время, когда она была жива.

Егор Кузьмич хоть и был в горе, но этот момент отметил про себя – на будущее. При всём при том, что он считал нормальным, что дети чужеют с возрастом, ему стало понятно в те нелёгкие дни: старики впадают в детство не столько повадками и капризами, сколько возрастающей зависимостью их от детей, пусть даже дети далеко и никакой помощи не оказывают. Важно отношение, связь душ, которая, может быть, ничем внешне и не проявляется. Отцы и дети словно меняются местами с течением времени, и он, всё ещё крепкий здоровьем мужик, не исключение. Уже не он на них, а они на его жизнь посматривают чуть снисходительно, словно свысока. Но связь была, и это запало в сердце Егора Кузьмича чувством глубокого удовлетворения.

Бобылём Сбруев прожил чуть меньше полугода. Мог бы и вовсе оставаться один, хозяйство было невелико: поросёнка кормил и куриц держал, а корову они со старухой извели раньше, когда дорогой Никита Сергеевич объяснил, что коммунизм уже не за горами, надо избавляться от личного хозяйства и налечь на общественное, тогда всего станет вдоволь. В общем, плохо было с сеном, стало ещё хуже. Отвели Бурёнку на убой. Да если б и корова была, то и с ней управился бы Егор Кузьмич, доить он умел с детства. И всё же почувствовал вскоре Егор Кузьмич, что дом без хозяйки вроде как покосился и запаршивел, хотя никаких видимых признаков в подтверждение своим ощущениям он не обнаруживал. И сам он внутренне как бы пошатнулся.