Грим - Приключения в приличном обществе

Я сделался вдруг угрюм, необщителен, и даже с дамами, хотя какая, казалось бы, у них между ног разница. Тем более, что и я, как человек для них новый, возбуждал в них любопытство эротического характера.

А тут еще эта му-у-узыка... Как это слово звучит, мыча! Антикварные вариации, Страдивари-траливали, этот страстный струнный оркестр превращал в пытку.

- Поразительный композитор, - в экстазе шептала вдова, подхватывая этот подлый мотив. Что ее трогало и как трогало, невозможно было объяснить. А по мне бы взять композитора этой музыки да убить.

К счастью для композитора, он и сам уже умер давно. К тому же впоследствии для вдовы выяснилось, что Страдивари был скрипичный заводчик и широко известной музыки не написал. Может, только для себя что-нибудь наигрывал. А первое отделение в течение сорока минут занимали концерты Скарлатти.

Терпение мое к музыке достигло предела, когда эти добры моцарты взялись за скрипичное скерцо. Я взвыть был готов, с ужасом ожидая квартета, якобы, Разумовского, до мажор, мне хотелось вскочить и вскричать на весь зал: 'Хватит нас музицировать!'. И все время мечталось страстно, чтоб исчезли все эти лишние. Или самим с графиней исчезнуть туда, где сама мысль о какой-либо музыке отсутствует, а мир акустически пуст. И мне удивительно было, глядя на этих дворян, как легко и даже приятно наружно они переносят этот скрипичный шквал. Безупречность по части манер сказывалась, светское воспитание заморозило их лица, (а может, побаивались Галицкого), в то время, как мое - по крайней мере, мне самому так казалось - было постоянно искажено страданием. А может, они находили некое извращенное удовольствие в том, чтобы таким образом мучить себя.

А Утятин, у которого был свой небольшой крепостной театр, все больше альты да сопрано - тенора, баритоны, а уж тем более басы - он не любил - Утятин даже шутил.

- Я, знаете ли, все больше по операм. Если к вечеру 'Норму' не доберу, так 'Тоска'.

Лишь однажды Мышкину изменило самообладание, и он с бранью в ответ на какой-то пустяк набросился на виконта. Виконт бросил ему перчатку, и они тут же условились. Сорок пятый, который так и не представился, оказался специалистом по части всяческих поединков и обязался наилучшим образом все провести. Каждому - по волыну и по шесть патронов к нему, или, на светской фене - маслин. - Впрочем, дуэль так и не состоялась. Перчатка, брошенная в эту среду, была с извинениями возвращена в четверг. Видимо, вдали от всяческой музыки князь успокоился и остыл.

Этот инцидент меня немного развлек, и на Бетховене я уже не так свирипел. Хотя этот маленький, но злобный оркестр все усилия приложил к этому.

А потом еще эта сука-Сикорская заявила, что будет петь. Перед вокалом всех обнесли по бокалу вина, чтобы смягчить впечатление от двенадцать арий, которые она одну за другой (как волну за волной) перед нами исполнила. А когда и толстуха исчерпала репертуар, и Галицкий обратился к собравшимся, не желают ли они, раз уж скрипки настроены, выслушать еще что-нибудь, вдова сказала, томно вздохнув:

- Ах, сыграйте что-нибудь продолжительное.

Меня так и подмывало под этот мотив совершить преступление. Трахнуть эту вдову или даже убить.

Были еще и танцы - под живой оркестр и под консервированную поп-музыку, но тут резвилась в основном молодежь и распоряжался Сорок пятый (который оказался несколько выше, чем я), хотя сам и не танцевал ни па.

В зеленой комнате выдвинули зеленый стол и засели за роббер Борисов с компанией. И меня приглашали, но я отказался, сославшись на незнание правил, хотя правила оказались чрезвычайно просты, так как под общим названием роббер проходили широко известные и легкоусвояемые: сека, двадцать одно, ази.

Дамы, сегодня не склонные танцевать, и те, кто уже свое оттанцевал в прошлом, а так же мужчины покуртуазней собрались в будуаре, причем эта толстуха Сикорская, теребя неспетый нотный лист, поднялась с кресла, спросив:

- Хотите, я и здесь вам спою бельканто?

Тут уж даже меломаны ей воспротивились и уговорили ее посидеть остаток вечера молча и не создавать нам диссонанс. В общем, любезно ее заткнули, отчего и я стал со всеми любезен, с баронессой Борисовой в частности, пока ее супруг зарабатывал ей на булавки, обдувая друзей в очко.

Баронесса была очаровательна, а смеясь моим остротам, хорошела еще, откидывая кудрявую головку назад, обнажая мелкие белые зубки, и хотя один верхний резец был несколько кривоват, это ее нисколько не портило.

Надеюсь, я действительно был остроумен, и она искренне отдавалась веселью, а не только в силу того, что я маркиз. Даже графиня сквозь все свои хлопоты заметила то преувеличенное внимание, что я уделял Борисовой, дважды глядела на меня пристально, а в глазах ее был горький упрек. Хотя должна была понимать, что весь тот арсенал любезностей, и остроумия, доставшийся баронессе, на самом деле предназначался ей.

Гости разошлись далеко за полночь.

- Знаете, Донасьен, - сказала она, когда мы остались одни, - я вполне отдаю себе отчет в ваших чувствах, но понимаете, я не могу вам предоставить все то, что вы, без сомненья, заслуживаете, пока между нами стоит он. Его тень незримо присутствует в этом доме, хотя уже и не так черна, и не далек тот день, когда мы с вам соединимся вполне. Потерпите чуточку. Я же терплю.

В общем, речь, как обычно, зашла о нем. Говорила она, а я лишь слушал, глупо губы надув. - Как любил он ее платонически, как лежали они - она распахнула дверь в спальню, дала мне взглянуть, но рассмотреть убранство я не успел - 'как лежали мы, вытянувшись, я - вдоль левого края кровати, вдоль правого - он, и между нами - любовь. Ах, поначалу было много любви и мало секса, но потом он и эту сторону жизни открыл для себя и принял ее всей душой.

- Однажды его чуть не увела от меня одна женщина, имея ПСС графа Толстого, в том числе 'Идиот'. Я позднее этими пэсэсэ ему весь кабинет уставила.

Звали его Артур. Имя отчасти эпическое.

Я тут же припомнил Артура Шопенгауэра, действительно, незаурядного мыслителя, потом по некой ассоциации Шопена, чем вдова тут же воспользовалась, поставив на проигрыватель его мрачный марш.

- Вы знаете, Шопен на фортепьяно играл, Шопенгауэр - на флейте, Шерлок Холмс - на скрипке. Это им помогало размышлять. Он у меня на виолончели играл. Вам, Доня, тоже надо бы освоить виолончель.

Она немного поболтала о том, как он любил музыку, но эти две отвратительные темы - музыка и командор, слившись в одну, совершенно, было, убили меня.

- Чем он зарабатывал себе на жизнь? - поинтересовался я.

- У него несколько сундуков исписанного. Все это можно издать и заработать весьма. Хотите, займитесь этим.

- То есть, жил он за ваш счет? - впрямую спросил я, надеясь таким образом обесценить в ее глазах это затянувшееся приключение, каковым я считал этот брак.