Грим - Приключения в приличном обществе

На свое трехсотлетие она попыталась созвать гостей. Я не против гостей - лишь бы глистов не занесли. А так ничего, пусть приходят, рассаживаются, сидят. Но оказалось, к ее огорчению, что все ее гости - умерли. Явилась лишь какая-то, ей под стать, старуха, только совсем лысая.

- Это моя мама, - представила мне ее графиня, чеша чешую. Эта гребаная графиня теперь непрерывно чешется.

Я, конечно, сразу сообразил, что это подлог. Мамы, ваше сиятельство, столь не живут. Стыдно доживать до потери седин. Возраст маминой мумии, вероятно, еще было можно определить по смещению красного спектра, но на кой?

У старухи тоже была жабья лапка, только вместо руки. Я не знаю, чем они отметили юбилей. Предполагаю, что не обошлось без рагу из опят. Я укрылся в своем кабинете, забаррикадировав дверь.

Сама мысль о дальнейшем совместном существовании с графиней доводит меня до судорог. Я даже подумывать стал о том, что, может быть, мне ее чем-нибудь извести. Чем доживать нам свой век бок о бок, тихо ненавидя друг друга. Ждать, кто вперед овдовеет - а может, она и меня вознамерилась пережить?

Глядя, однако, на себя в зеркало, я столь беспощадных признаков увядания не нахожу. Может, всё дело в яблоках, которыми все меня потчевали? Может, кой-какие из них с края мира, крадены из садов Гесперид? Или мы с графиней находимся в разных потоках времени, и ее - более стремительно струится к концу?

Она исчезла, не попрощавшись, оставив нараспашку дверь. Может, ушла умирать или покинула мир и меня по другой причине. А может, это я из мира исчез, и в том мире, который продолжается без меня, этот роман, мой правдивый скриптиз, выглядит немного иначе.

Ходят слухи, что и я уже умер. И даже похоронили какого-то человека, похожего на меня. Город погрузился в скорбь и погряз в ней. Флаги были приспущены. Падишах прислал мне свои соболезнования, еще сырые от слез. Но я уверяю вас, господа, что эти слухи очень преувеличены. И я знаю, откуда исходят они. Ни дурных примет, ни зловещих предчувствий тому не предшествовало. Если бы я, господа, умер, я бы первый об этом узнал. Но если графиню увидите, передайте ей в утешение, что она снова вдова. Сделайте сосредоточенное на мысли о вечном лицо. Для большей убедительности оденьтесь в черное.

Мы тысячи раз за свою жизнь умираем, погружаясь в сны. И столько же раз воскресаем по пробуждении. Так что нам к этому способу небытия не привыкать. Но если удастся мне умереть окончательно, от возрождения воздержусь. Только все дело в том, что нет ничего окончательного.

Время стало бременем для меня. Я больше не играю на интерес и не ставлю на красное. Да и краски вымерли, мир становится черно-бел. Жизнь выцвела, почва вымерзла, главные приключения прекращены. Я вижу порой изо всех окон, как стелятся грибные туманы и уплывают прочь - это медленно истекает время, переходящее в небытие.

Постепенно опостылела такая жизнь. Я стал искать окончательных мер - меня не устраивала робкая перемена участи, а только полное небытие. Обменять эту не-жизнь на свободу, которая разнилась бы от всего моего прошлого, как Содом и Сезам.

Смерть - слияние с Космосом. А здесь ожидает меня что? - Беспредельное одиночество. Такого отчаяния никогда еще я не испытывал. Я уже жалел о том, что всю жизнь бегал от смерти и ни разу не дал себя убить.

В конце концов, этот мир существует лишь до тех пор, пока мы того хотим.

Я снова стал носить с собой пистолет, привыкая к мысли, что в ближайшее время я им воспользуюсь. Я заглядывал в дуло, дул в него, жалел, что это не револьвер (а то бы в рулетку), и однажды, выстраивая мысль о том, что литература, быть может, хоть как-то оправдывает нас перед Богом, раз уж Он произвел слово на свет, произнес его - пусть и вносят книги путаницу в умы, разжигают иль гасят амбиции - взвел курок - но я думаю, что человечество будет... -

Я поднял пистолет к виску и выстрелил. И ничего - только холодком повеяло в сквозное отверстие, да звон в ушах. Я повторил попытку, приложив дуло ко лбу. Пуля оказалась трассирующая и произвела в голове настоящий переполох, как крыса в курятнике, вызвав к жизни фейерверк искр, какофонию звуков, гамму вкусовых и осязательных ощущений и даже что-то, похожее на оргазм. В одно мгновение чередой и вкупе возникли и исчезли в простреленной крест накрест башке ворох недодуманных мыслей, тени представлений и образов, то, что давно и навеки забыто, либо не было никогда. Потом стало пусто, но ясно, как днем, потом все четыре дыры затянуло, и я вернулся к привычному образу мыслей, как будто ничего не произошло -

... жить вечно не потому, что синтезирует белок и заполнит собой галактики, а потому что выдумало Хлестакова, Идиота, Вертера и Леопольда Блума. И исходя из этого, Бог проявит гуманность и сохранит нас как вид. Иначе жизнь не стоит того, чтобы заниматься ею всерьез. Хотя: взывать к гуманности Бога - понижать его в звании.

Я стрелял и в другие жизненно важные органы, я резал вены по всей их длине, травился грибами, душил себя петлей и водой, сутками голый лежал на снегу. Я отказался от пищи и воды - но только тверже стал, а однажды - и это уже по оплошности - уронил на себя графинин рояль, сломав себе позвоночник. Так я и пролежал, придавленный, более месяца, пока кости и нервы срослись, и я смог из-под него выбраться. С тех пор я выгляжу несколько криво. После всего этого опыты с членовредительством были прекращены.

Как я себя после всего этого чувствую? Немного лучше, чем вас. Здесь, в одичалости и одиночестве, я совершенно разучился понимать аудиторию. Уповаю на то, что аудитория научится понимать меня.

Предприимчивый читатель, перелистав этот триллер, найдет в нем массу противоречий. Ах, мои зоркие. Вы хотите однозначного толкования. Жизнь однозначному толкованию не подлежит. Впрочем, предполагаю, охват моей аудитории не так велик. Ну и черт с ней.

Но знаю, по крайней мере, трое меня прочтут. Так что пребуду лучше с вами, друзья, чем скучать в одиночестве. Примите на свой скорбный суд эту безделку.

Жизнь, вот привязалась, проклятая. Смерть, я без нее вдовец. Я жаждал последнего выдоха, как, наверное, рождения не ждал. Но смерть, недостижимая, как Грааль, отступала все далее. Снилась однажды женщина - белая-белая: я, мол, вызволю тебя из плена земли, да обманула.

А бывало: вроде, трясут за плечо, будят. Меня? - Ну и наклюкался же ты, барин. Вставайте ужо к барьеру. Но открываю глаза и проваливаюсь в другой сон.

Пуля, яд, петля меня миновали. Остается прибегнуть к забвению, но и забвение не спешит. Так и буду, домовой, домашний, кренясь на поврежденный роялем бок, бродить из комнаты в комнату, вечность за вечностью, пугая жильцов? Нельзя родиться в новом качестве, в старом не умерев. Жильцы, впрочем, не спешили заселять это пространство, а может, и не было на земле больше жильцов. Однако персонажи не все ещё умерли, кое-кто дотягивается и теребит меня, встревая в триллер между автором и читателем.