Грим - Приключения в приличном обществе

Я ползу по стеклу, живо перебирая своими конечностями, всеми, сколько их у меня есть. Сколько - не знаю, вряд ли я умею считать. Стекло неровное, в ямах и рытвинах, но я стремительно продвигаюсь к краю, чтобы скрыться в знакомой щели, ощущая лохматой спиной чью-то враждебность. Кто-то лениво следит за мной с той стороны стекла... - Этот мнемоним был еще более отчетливо воспроизведен. В части ощущений в особенности, будто происходило это буквально вчера. Чье ж это прошлое навлек я на себя? Мать моя, память...

Нет, вчера происходило совершенно другое. Что именно? Я попытался во всех подробностях восстановить вчерашний день, но удалось далеко не все.

Оскудевала моя голова, несмотря на припадки памяти. Мир стал упрощаться.

Странно, но с какого-то момента - время шло - я стал замечать за собой какую-то забытую легкость, словно само время пустилось вспять, словно избавленный от тяжкого груза позднейшего прошлого, вдруг воспарил, словно в детство вернулся с его беспечно-безоблачным, бесконечно-богатым будущим, которое еще не прошло.

Ева же все чаще стала уединяться, задумываться, иногда я ловил не себе ее странный, проникающий в душу взгляд. У меня возникало чувство, что она понимает то, что творится со мной - ну-ка, скажи. Но она отворачивалась, и чувство мое пропадало.

Особенно ощутимы бывали провалы в моей памяти по пробуждении. Как-то выпали целые сутки. Потом еще.

Пожалуй, это самый трудный отрезок времени, который предстоит воспроизвести. И хотя сейчас память вернулась ко мне, описать все так, как я жил и чувствовал, синхронизируя события внутренней жизни с событиями, произошедшими вовне, так, чтобы куски моего прошлого выстраивались хронологически верно, не наплывая друг на друга, представляется мне весьма затруднительным. Моя задача - разобраться с собой. Это для меня жизненно важно. Не внеся в эту фабулу того, чего не было. Или было, но не со мной.

Имел, например, место такой вот любопытный эпизод. Как-то ночью, размышляя на актуальную для меня в то время тему, тему со-чувствия, подозревая уже, что причина моего плачевного состояния кроется где-то здесь, я набрел мимоходом на такую мысль.

'Страдание человека не так велико, как кажется сострадающему. Мы сгущаем краски. Разница между представлением и истинным положением вещей дает положительную величину, делающую вид страдания невыносимым. Может быть, эта положительная величина и есть участие Бога в душах сочувствующих, утешение страждущему?'.

Подобные рефлексии ранее были чужды моему уму. Но, беспокоясь за собственное душевное здоровье, поневоле пришлось обращать взоры внутрь, стараясь при том не поддаться панике. И религиозным не был я никогда. Видимо, в отчаянии до Бога дошел.

В общем, такое или примерно такое, засыпая, я собирался вписать утром в тетрадь. Но к утру этот крохотный текст совершенно выветрился. При этом мне казалось, что я запамятовал нечто важное. И поскольку я вновь принялся размышлять на привычную тему, то опять на эту мысль и набрел. Хотя я не был уверен вполне, что это именно то, что так хотелось припомнить.

Я открыл 'Воспитание и размышления', чтобы это письменно зафиксировать, и к своему удивлению, негодованию, ужасу нашел эту мысль уже вписанной. Если б это свершила моя рука, да я позабыл - что ж, забывчивость - дело привычное. Но почерк я категорически отказался признать своим.

С Евой правописание мы не проходили. Читала она, правда, бегло, и буквы уже рисовала, но писать вряд ли могла, если даже ассимилировала эту мысль. Оставалось предположить присутствие в доме кого-то третьего. Впустила кого, пользуясь моей забывчивостью? Прячет его от меня? Но каким образом это свежее размышление могло прийти в постороннюю голову? Или я сам кому-то его продиктовал?

'Воспитание и размышления' превратились к тому времени в наблюдения над собой, а не над Евой, как было вначале задумано. Вот и дата вчерашняя: 28 августа. И предыдущая запись моя. И зачем этому третьему лезть в мой дневник, хозяйничать в нем? Этот загадочный случай криптомнезии совсем меня с толку сбил.

Еву мне захотелось увидеть немедленно. В доме ее не было, но в одно из окон, выходящее в сад, я увидел ее. Она бродила по саду, трогая ветви, и вид имела весьма озадаченный. Листья начинали желтеть, но вряд ли это занимало ее. Кое-какая трава пожухла, разбросав семена, но солнце светило и грело вовсю.

Она подняла голову, увидела меня. Но не улыбнулась, как это раньше бывало, не махнула рукой. Скрылась поспешно за угол дома.

Апатия и равнодушие овладели мной. Чувствуя валящую с ног усталость, хотя только-только от сна восстал, я присел на диван. Прилег.

Потолок кружился. Я зажмурил глаза, но вращение продолжалось, проплывали образы далекого и недавнего прошлого, полузабытые люди, интерьеры, пейзажи, кадры некогда виденных фильмов, почему-то мосты. Я отключился. А когда вновь открыл глаза, то не сразу и догадался, где я и что со мной.

Свет заливал комнату под другим углом, значит, клонилось к вечеру. Но позвольте! Я уснул в кабинете. Как же я в спальню попал?

Опять провал, пора бы привыкнуть, дружище. Я припомнил: Еву, чертову запись, мосты. Встал, подошел к окну. Выглянул в сад и завыл, заскулил от тоски и ужаса: сад был гол. Почва под деревьями густо устлана листьями. Я скулил, упершись лицом в стекло, сверху глядя на вертоград, ограбленный ветром, на голого жиголо, которому ветром же искривило скелет. Надо немедленно выяснить, какое сегодня число. Был август в рыжих подпалинах - а теперь? Наверное, на почве уже заморозки. Только одно дерево, игольчатое, вечнозеленое, росшее по соседству с вдовой, осталось неувядаемо, мохнатое, словно монах.

К двери я приблизился чуть ли не крадучись, а минуя зеркало, успел заметить мелькнувший в нем чужой силуэт. Мне снова пришел на ум монах. Я обернулся, но ни за спиной, ни вокруг никого не было. Спрятаться постороннему было негде, разве что под кровать, но заглядывать под нее, как я тут же сообразил, не было необходимости. Силуэт принадлежал мне. Всего и чужого-то в нем было - небольшая сутулость и борода. Сутулость я выправил, выпятив грудь, но борода... Была она как минимум трехнедельной давности. Что ж это я и бриться забыл?

Уняв нервы, я вышел из спальни, чтобы спуститься вниз. Я помнил, что где-то в этом доме есть Ева, а в городе - психиатр. С Евиной помощью мы разыщем его телефон, и он меня вылечит. Вправит мозги. Если его еще не загрызли пациенты. Так, в конце концов, продолжаться не может. Придушишь кого-нибудь в забытьи - как потом жить с этим? Как на руки свои глядеть?

Зал, насколько я видел сверху, был пуст. Значит, в саду. А может, убил я ее, как только что вообразил?

Забытые детские страхи вернулись ко мне. Страх неизвестного. Страх закрытых дверей. Страх обнаружить за дверью мрачное мохнатое чудище.