Грим - Приключения в приличном обществе

Маргулис книги не очень жаловал, считая литературу - в связи с Чеховым, Булгаковым и некоторыми другими авторами - чем-то вроде заговора врачей. Или вралей, как иногда он оговаривался. Хотя не понимаю, чем ему добрый доктор Чехов не угодил.

Я возражал: душе, мол, тоже кушать хочется. На что он отвечал, что если книги - пища для ума, то ведь должны быть и какие-то экскременты. А значит - клозеты, канализационные стоки, отстойники, фекальные коллектора, замкнутые на библиотечный коллектор.

Он считал, что гораздо более полезны подвижные игры: поддерживают физическую форму и не отвлекают разум от любезной его сердцу SR. Лучше гонять друг за другом по парку, чем валяться с очередными бестселлерами, произведения праздных умов переваривая и превращая в дерьмо. Я так думаю, что после победы революции чтение опять запретят.

Я же заметил, что многие пациенты играют только для виду, а между собой предпочитают читать, часто пронося в палаты что-нибудь вкусненькое, будь то сентиментальный роман, залитой слезами, или поваренная книга, закапанная слюной.

- Мы любим что-нибудь страшное и смешное. - А мне так всё вкусно. - Нет, 'О собаке' - чересчур жилистая. Не по зубам, - обменивались мнениями книгочеи у библиотечной стойки. - Ну-с, что у нас нынче в меню? - И интересовались, из чего изготовлено, или, жалуясь на отсутствие вкуса, требовали чего-нибудь остренького.

- Книга - пережиток каннибализма, - говорил Маргулис. - Хороший автор для истинного гурмана - все равно, что капитан Кук. Помните Кука?

Разумеется, помню. И вы читатель, любезный мой убийца, имейте Кука в виду.

Читальный зал занимал просторное помещение на третьем этаже, куда суеверные врачи не заглядывали, считая, что третьего этажа в нашем здании не существует вообще. В три ряда стояли столы - человек на восемьдесят, если размещаться по двое за каждым. Стеллажи с книгами и журналами располагались вдоль стен. Стен было три, поскольку четвертой, находящейся за барьером, где прохаживался библиотекарь, из-за множества уходящих вдаль стеллажей как бы не существовало, и таким образом этот отсек библиотеки открывался прямиком в бесконечность. Подпольный библиотечный коллектор насчитывал нескончаемое количество томов.

Один угол, доступный для посетителей, занимали ящички с тематическими и алфавитными каталогами, где хранились формуляры учтенных книг и вероятно, кое-какая информация на букву Э.

- Библиотекарь пока что не вполне наш человек, но уже начал сочувствовать, - сказал Маргулис и прямо взглянул на меня. - Думаю, как только знамя взметнем, он к нам примкнет тот час же.

Я сюда заглядывал раза два - почитать что-либо здравомыслящее, полистать кое-что из медицинских брошюр и журналов психологического характера, среди которых были: 'Истерический вестник', 'Проблемы идиотизма', 'Шизофрения и жизнь', 'Как вправить левое полушарие', а так же объемистый труд 'Вопросы вежливости', написанный от руки Маргулисом, из которого я много полезного для себя почерпнул.

На собрание явились человек шестьдесят. На каждом столе заранее были разложены книги различного содержания - в целях конспирации, как объяснил Маргулис, хотя о существовании этого гуманитарного центра врачи не догадывались, как я уже говорил.

- И вы себе книжку возьмите, - сказал он.

Я взял. Это была поэма 'Руслан и Людмила', изданная еще в Детгизе, тоненькая, зачитанная до дыр, излистанная в клочья, из чего я заключил, что Пушкин у нас читаем и, скорее всего, чтим. В самом начале чьи-то нечистые руки устранили пару страниц, и теперь невозможно было понять, с чего в этой страной истории всё началось. С поисков Рая?

Но мне не пришлось как следует углубиться в текст, так как вдруг оказалось, что взгляды всех присутствующих устремлены на меня. Я в смущении отложил поэмку. Я, конечно, ожидал, что вниманием обойден не буду, ибо всяческие знамена и символы всегда выпячиваются на первый план, но думал, что это произойдет не прежде, чем я буду представлен Маргулисом, который только-только успел открыть рот.

- Позвольте вам, господа, представить...

- Представьте себе, это тот самый маркиз, - перебил его вступление громкий шепот с места. - Известный во Франции либертин.

Этот и другие шепоты, а так же полноценные возгласы с мест оказались для меня совершенным сюрпризом. Такая популярность, не скрою, льстила. Я и сам к тому времени почти уверовал в то, что я не купец Мамонов и не Кто-то Еще (Ева и др. и пр.), а действительно, некий маркиз - Карабас, например, или Астольф де Кюстин, и вполне заслуживаю поклонения.

- Минуточку внимания! Гениальные господа! - тряся колокольчик, пытался Маргулис подавить незапланированные выступления. - Упыри! Кукушкины дети! Придурки прискорбные! - взревел он, едва не упав, так как кто-то выдернул шутки ради из-под него стул.

Но относительную тишину он все-таки утвердил. Лишь Птицын, углубленный в какую-то книгу, с хрустом вырывал нужные ему листы и прятал в рукав. Мне было известно, что он коллекционировал две первые страницы из всех прочитанных им книг, за что ему неоднократно перепадало от библиотекаря.

- Итак, человек, что сейчас перед вами...

- Да знаем мы!

- Вы к нам на зиму или еще на как? - послышались вопросы, адресованные непосредственно мне.

- Вы на чем чокнулись?

- Я, Людовик Приветливый, приветствую вас!

- Господа! Гос-по-да! - призывал к порядку Маргулис.

- Я по твоему уму понял, что ты - де Сад, - сказал фараон Фролов.

Как? Де Сад? Они приняли меня за совершенно другого маркиза! Не за того, за которого я сам себя принимал. Тысяча чертей! Diable! Мне только этого не хватало. К де Саду ни малейшей симпатии, ни самоидентификации с ним я не испытывал.

Я быстро припомнил, чем известен истории этот мерзкий маркиз. Основатель ордена садистов, получивший пожизненное? Кажется, сгнивший - в Бастилии? в сумасшедшем доме? гильотинированный за садизм? Вот, значит, пришествием какого мессии были полны умы!

Хотя: кем уж только мне не пришлось побывать. Я и сам уже почти позабыл свой подлинный внутренний облик. Де Сад? Досадно. Ну, что ж. Почему бы и не этот маргинальный маркиз, черт побери? Раз уж они сами приняли меня за него и едва ль не обожили. Я на всякий случай выпятил грудь, чтобы придать величие своему облику.

- Правда ли, что в Европе уже создан садизм? Мы, де-садовцы, искренне рады за них.

- Вы к нам по объявлению или по велению сердца пожаловали?

- Я, Людовик Приветливый...

- Вам, конечно, после Бастилии здесь рай?

- Мне имена ваши нравятся, а наипаче - Альфонс. Можно я дам его некоторым своим друзьям?

- Вы из скрытности или из скромности так долго пребывали инкогнито среди нас?

- Позвольте, это ваша вша.

- Никак нет-с. Ваша-с.