Грим - Никита Никуда

- Прячься ко мне подмышку, - предложил Бухтатый.

- Спрячешься от него...

- Мотня-Дай-Огня, - поддразнил Бухтатый.

- Допечешь ты меня, придурок, - огрызнулся Мотнев.

- Погодите, я сейчас им сюрприз сделаю, - сказал Антон.

Машина пятилась. Маринка, сигналя левой рукой, распоряжалась маневром и не обратила внимания на привидение, возникшее на крыльце. Но вдруг замерла, глядя на мужа с ужасом.

Грузовик пятился во двор, Маринка пятилась на грузовик, и все бы могло закончиться гораздо траурней, если бы не пожарник. Правильно оценив ситуацию, он вовремя ударил по тормозам. Но все-таки ее задело бортом, откинутым для погрузки мебели. Женщина растянулась в пыли.

Пожарный выпрыгнул из кабины, но Маринка успела подняться самостоятельно, прежде чем он приблизиться к ней.

- Ты куда прёшь? - взвилась она на сожителя.

- А ты куда пятишься?

- А я смотрю, кто так храбро хозяйничает у меня во дворе? - сказал Антон. - Черти или менты? А это моя краля во всей красе. И Красный Петух с ней. Вот значит, как вы обо мне скорбите. Я - владелец подворья, - представился он пожарному.

Маринка, избежав наезда, теперь всецело отдалась ужасу, лицезрея покойного. Хватая ртом и руками воздух, она отступала вдоль левого борта, выбирая меж обмороком и истерикой. Лицо ее было бело, и казалось, что это ее глаза, удивительно яркие, бросали на кожу бледные блики.

Пожарный, с красным голым лицом без бровей, замер, остолбенев и распахнув рот, словно застигнутый мечтой.

- Я вижу, вы прекрасно огорчены, - сказал Антон, которого забавляла истерическая перспектива.

- Ты ж сказала, - пробормотал, наконец, пожарный, - что схоронили вчера. - Маринка молчала. - Так может, не его? Или не по тому адресу грузовик подан?

- Ты разберись сначала с мужьями, - сказал Антон. - Я ж у нее не единственный, а было еще пять.

- Пять?!

- П-п...- Маринка снова попятилась не слове пять.

- Она у меня, кстати, тоже третья по счету женщина. Сейчас все сбегутся добро делить.

- Этот серийный семьянин в его обстоятельствах чрезвычайно речист, - взял себя в руки пожарный.

- Ты как же...жи... вой? Поминки... помню...

- Это я тебя на верность проверял.

- Так ведь схоронили ... гроб... поминки... денег одиннадцать тысяч.... - бормотала Маринка. - Сколько выпито со вчерашнего по настоящее. Сколько выплакано. И все зря?

- Всё, - подтвердил Антон. - Как видишь, живой и даже женатый. Или ты развод взяла? Придержи ее, огнегаситель, а то снова грохнется - родным лицом о крыльцо.

- Вот, пьяная морда... - сказала Маринка. Жизнь входила в привычную колею, где она чувствовала себя устойчивей. - Уже остаканился.

- Напрасно ты меня пьяной мордой. Я уже целую вечность не пью.

- То умрет, то воскреснет, - пробормотал пожарный. - То вдова, то снова замужняя.

- Прошу простить, - сказал Антон. - Обстоятельства не состоялись. Напрасны грёзы в ваших глазах. Имущество мое остается при мне.

- Сволочь, - сказала Маринка.

- Ну, воскрес, - сказал Антон. - Не бесноваться же по этому поводу. Ты, пожарный, следи за ней пристальней. Честь девичья - все равно, что ничья.

- Др-рянь, - прорычала Маринка. Рыжие пряди выбились из-под платка. - Жена или вдова, но я имею свои права на имущество.

- Права - не права, а проваливай. Прошла пора приязни. Все что тебе причиталось - я округлил до нуля. А то ружье я не пропил еще. И стреляю без промаха - егерь все-таки. Вот погоди, дай соберусь с дурью.

- Да ну вас обоих. Егеря, покойники. Мужья с ружьями, - сказал пожарный с ударениями на я.

- Телевизор хотя бы верни, - сказала супруга.

- С телевизором я поссорился. Выгнал его.

Гости любопытствовали, но не вмешивались. Переглядывались на крыльце и в сенях, не спускаясь во двор, кто со смехом, кто с сочувствием к красивой женщине. Антону же, несмотря на моральное преимущество, было немного не по себе. Если бы кто-нибудь присмотрелся к нему внимательно, то обнаружил бы ту же сосредоточенность в его лице, что была у него в гробу. Представление исчерпало себя.

- Хотите - кутите с нами, хотите - пойдите прочь, - сказал Антон. - А лучше проваливайте. Буду счастлив подальше от вас. Мне еще народ поить надо, да интервью давать телевидению. Отдохнуть - путь с того света неблизкий, а завтра на работу с утра, лес валить на кордон, на четверо суток без цивилизации. Это вам за беспокойство. - Он бросил им золотой, который пожарный ловко поймал на лету. Раскрыл ладонь: решка. - Тут тебе и телевизор, тут тебе и лалов полная длань. Снесите к Сысоеву, у него женщинам и дуракам скидка.

Он, а за ним и свита, вошли в дом.

Прихватив еще снеди, Антон спустился в подвал.

Пришельцы брились, чистились, стриглись, действуя при этом проворно и без суеты. Выглядели они уже значительно лучше, наливались силой плечи и плети рук. Куры были съедены, и, как с одобрением отметил Антон, начался обмен веществ, кожа у иных порозовела от кровообращения. Темнота частично сошла с лиц, медный цвет перешел в медовый, лишь кое-где прозелень задержалась пятнами. Только артиллерист был еще не вполне собран, но и не безнадежен уже. Хоть и с трудом, но передвигался без посторонней помощи. Женщина значительно помолодела. Курила, следя за кольцами дыма.

- Во имя плоти, принесите еще еды, - сказала она. - И что-либо из платья - прикрыть её, бренную.

- Курей навалом, а насчет белья - вряд ли.

- Хотя бы для дамы, - сказал доктор.

- Соберу, что смогу. А где тот, что матрос?

- Упражняется в испражнении, - сказала дама.

- Вы бы помещение проветрили. А то мухи, и дух от вас тухлый.

Он открыл форточки, отчего дышать сразу стало вольготней. Мухи вылетели. Зато множество их вилось наверху меж пирующими.

- Мы - паразиты на теле Господнем, - говорил Бухтатый. - Надоел кто-нибудь, зудит - хлопнул. И невдомек потерпевшему, сам умер или умертвил кто.

- Врешь ты про тело Господне, - возражал Мотня.

- Как знать, - сказал Бухтатый. - Двусмысленны и шатки изреченья, / Словесность не приносит облегченья. Шекспир, английский шут. Жаль, среди нас джентльменов нет, - посетовал он.

В углу пьяно спорили, выбирая застольную. Кто-то, не став дожидаться, уже что-то пел. Но по мере того, как присутствующие напивались и принимались петь, Антон всё более мрачнел и становился всё озабоченней. И смотрел на гостей почти с ненавистью, как на врагов на временно оккупированной территории.

Да и братья во хмелю распустились совсем. Каждый вел себя в соответствии с выпитым, раскрепостившись настолько, насколько позволяла абстинентная обстановка. Один, с рожей творожного цвета, непрерывно блевал во дворе. Другой, бухой, словно обухом, мучительно долго ползком переваливал через порог. Мотнев держался крепче других.

Вокальная часть застолья превратилась в невнятный вой. Из подстолья доносился прерывистый храп.