Грим - Каюр 2082

События шли такой чередой: пробуждение, укол или иная химическая атака, сон. Иногда удавалось настолько прийти в себя, что заметить: окно, за окном солнце, кусочек небес, но это не давало никакой привязки ко времени и реальности. Сколько дней прошло с тех пор, как меня выбросили из самолета? Неделя? Или месяца полтора? Ночь пугала меня, рассвет вызывал панику. По темным углам прятались темные силы. Я закрывал глаза, но из багровой тьмы на меня пялились другие глаза.

Бред я путал с реальностью. Бесы из бессознательного и вполне себе земной персонал существовали на равных правах. Врачей я принимал за чертей и наоборот, шарахаясь от их - чертей, врачей - терапевтических домогательств.

Вероятно, во время сна ко мне применяли кое-какие корректирующие психопрограммы, стимулирующие положительные эмоции и подавляющие всяческий негатив - от гипноза до клишированных оцифровок ложных энграмм, призванных заменить свои, приобретенные в бэде.

Забанить, забыть, однако замести следы памяти удалось не сразу. Запрещенные зрелища, словно некие некростазы, проникали в реальность, разъедая тонкую ткань универсума, разделяющую Явь и Навь, поту- и посю-стороннее. И бывало, что эта запредельная мерзота - всем кластером, классом - наваливалась так, что я снова терял зыбкую аутентичность, идентификацию с телом, хотя тело уже вполне повиновалось, отзывалось на стимулы: страх, боль.

Постепенно темные силы сдавались. И уже не всякий раз, когда я закрывал глаза, мертвые с косами обступали меня. В конце концов, всю эту нечисть убили врачи, но подавленность, депра осталась. Но иногда, если резко повернуть голову, мелькал на периферии зрения хвост опоздавшего удрать существа, и казалось, что все еще за моей спиной гуляли галлюцинации, бесы и бестии просто старались не попадаться мне на глаза.

- Не знаю, что вы капризничаете. Фиксация прошла успешно, - говорил Соломон Аркадьевич.

Дело, по его мнению, сдвинулось в лучшую сторону. Всплески паники сменились менее пиковым сумраком: депрессией. Сутки становились более упорядоченными: ночь для сна, день для бодрствования. Интенсивное наблюдение, однако, с меня не было снято.

- Ребятки! Ребятки! Мне некогда с вами поодиночке! Все на групповую! - кричал на весь карантин доктор Ильин, поднимая лузеров и ипохондриков на восстановительную терапию. Но проходил мимо моего бокса, даже не заглядывая ко мне.

Со мной занимался Пантелеев индивидуально. Поверяя мою психологическую неполноценность собственной полноценностью.

- Запомни на будущее, солдат. - (На будущее? Будущего не будет). - Для жизни кураж нужен. - (И что делать, когда нет куражу?)

А Ирине Ивановне за дверью сказал:

- Похоже, что он безнадежный...

Все к худшему в этом лучшем из миров. А другие миры - еще хуже. Не волнуйтесь, доктор. Буду вам надежный больной.

Пакеты тестов - на фиксацию, самоидентичность, физиологию и т. п. - я прошел. Лечили меня все той же триадой: Соломон Аркадьевич, Ирина Ивановна и Сокольничий.

Бред образами сменился бредом идей. И если от галлюцинаций я шарахался, то идеями склонен был увлекаться. Идейки были самые разные: о вирусах, о потусвете, о дознавателях из депо - обо всем, что годилось в мои преследователи. Но и эти расстройства скоро подавили врачи, предварительно все о них выведав. Или почти все. Например, о таком преследователе, как Каспар, я умолчал.

Для меня существование того мира было истинно и непреложно. Тот свет был с необходимостью включен в бытие. Я твердо знал, что как только умру, то вновь попаду в бэд. Там сыро, там серо, там сера и смрад, но если умру от руки Каспара - то упаду в бэд еще хуже, он так мне пообещал. Поэтому смерти я боялся больше, чем жизни, а смерти от руки Каспара - пуще всего.

Пантелеев же интерпретировал все это как шизофреническую идею фикс, манию преследования. Это он и лечил. Он считал, что нужно исправить последнюю конфигурацию, искаженную инъекцией наркотического вещества. В наших останках обнаружили безумную 'клемантинку'.

Я не рассказал врачам о том, что Каспар меня выбросил, предварительно обездвижив. Соврал, что не помню. Врачи в этом пункте не особо настаивали на истине: это была обязанность следствия.

В минуты просветления я пытался анализировать свое состояние, насколько мой испорченный разум был способно к мышлению. Часто причины испорченности лежали в биологии мозга. В то время браки в производстве тел случались чаще. Да и в процесс инсталляции, выстраивания конфигурации вкрадывались ошибки и набегали погрешности. Оба случая легко диагностировались, и если не удавалось мозги починить, то замена тела решала проблему. Кстати, о теле: поскольку заранее я себя носителем не обеспечил, мне была предоставленная стандартная модель, то есть без каких-либо индивидуальных признаков. Не блондин и не брюнет, не безобразен и не хорош, не высок, однако же и не низок.

Если дело не в биологии - то в чем? Экзистенциальные причины - потеря смысла, внутренний кризис, стрессы и разочарования - я сам отмёл, так как научился с ними бороться еще в первой жизни.

- Боюсь, Карпенко, что ты подхватил вирус, - сказала Ирина Ивановна во время очередного визита. Карпенко - под этим именем я у них в этот раз проходил.

- А что... Соломон? - Спросил я. Говорил я в то время с заминками, короткими смысловыми блоками, в которые редко умещалось более четырёх слов.

- Соломон Аркадьевич не верит в вирусы.

- И что - теперь?

- Ты уже девятый день в изоляторе. Завтра тебя отсюда переведут под менее интенсивное наблюдение. Рекреация, общение. Через месяц, надеюсь, выпустят. И там - соцработник, следователь, наблюдение, пенсия. Через полгода - новое обследование. Ах, если бы были соответствующие утилиты - радость, эмоции, внимание, сосредоточенность. В том числе программы от вирусов. Откровенно говоря, прежний эмоциональный уровень к тебе вряд ли вернется. В бреду, в панике, - неожиданно доложила она, - ты все от какого-то ребенка открещивался. Все отрывал его от груди и не мог оторвать. Помнишь?

Она добивалась, чтобы я подробно рассказал о последнем трипе. Кое-что я ей выдал, однако большую часть - не знаю, зачем - утаил.

Надолго сосредотачиваться я не мог. Однако предпринял кое-какие внутренние расследования. Во время кратких набегов в свое безумие, я попытался выяснить, что же меня страшит и как мне жить с этим. Вот неполный перечень моих фобий.

Страхи. - Страх преследования. Страх потерять тело. Страх возврата галлюцинаций. Страх жизни. Страх смерти - тот свет меня еще больше жизни страшил. Страх того, что безумие где-то рядом, моими же шагами крадется за мной.

Депрессия, угнетенное состояние, абулия. Витальная тоска, пустооставленность. В жизни ни смысла, ни цели. Мир и люди уродливы. О чувственных удовольствиях я без отвращенья подумать не мог.