Алла Горбунова - Вещи и ущи

иван петрович находился на допросе. следователь, представившийся как монах ордена иезуитов, направил ему лампу в лицо и спросил: какого вероисповедания придерживаетесь, иван петрович? — я — православный христианин, — ответил иван петрович, сглотнув. — на все вопросы отвечайте честно, — предупредил его следователь, — это ваш единственный шанс. — а как бы вы определили, что такое Бог? — я думаю, Бог — это сила жизни, разлитая в природе, и нравственный закон внутри меня, — ответил иван петрович с чувством собственного достоинства. — как это вы мудро рассудили, — сказал следователь, — а в церковь ходите? — хожу, — сказал иван петрович, — на пасху. — а как бы вы иисуса христа определили, иван петрович? — я думаю, он был мудрый человек, как будда, лао-цзы и сократ, и учил людей доброму. — в общем, вашими ответами я удовлетворён, — сказал следователь, — вы — православный христианин, в церковь ходите, о Боге и иисусе христе высказываете мудрые суждения, так что всё в порядке. а сами-то вы в Бога верите, ну так, по-честняку? — нет, — ответил иван петрович, — наверное, не верю, я — человек рациональный, человек науки, мне кажется, это всё мифы, которые люди придумали, чтобы умирать было не страшно. — да, я вижу, вы не дурак, иван петрович, — сказал следователь, — к вам на хромой козе не подъедешь. ну, поскольку в результате нашего разговора нарушений не выявлено, до встречи на суде-с.

а ну не двигайся, — крикнул ивану петровичу горбун, стоящий от него примерно шагах в тридцати. между иваном петровичем и горбуном стоял юноша-олигофрен, на равном расстоянии от них обоих. иван петрович замер. — сейчас гроза, видишь, — кричал ему горбун сквозь порывы ветра, полощущего его бороду, — нельзя двигаться. а то олигофрен умрёт. пока иван петрович, олигофрен и горбун стояли неподвижно, с неба ежесекундно били разряды. упав на землю, они превращались в глыбы льда и катились по направлению к олигофрену, но чуть-чуть не докатывались.

иван петрович увидел на горе неподалёку игрушечный чёрный бор, утыканный маленькими пластмассовыми деревцами, внутри же него были разные таинственные странности: костры, лагеря и цветные светящиеся камушки. ивану петровичу захотелось в бор, и он сделал шаг в его направлении. тут же разряд попал в олигофрена, и тот упал и умер.

ты чего? — подбежал к ивану петровичу горбун, — я же сказал тебе, что нельзя двигаться! мы должны были стоять с двух сторон от него строго симметрично! иван петрович пожал плечами. — подай хоть копеечку христа ради, — сказал горбун жалобно. — накося выкуси, — сказал иван петрович и ушёл. гроза кончилась.

за бором иван петрович нашёл яму, полную липкого серого месива. из грязи этой он стал лепить лошадь и слепил три варианта, но ни один не получился, и он их отбросил. тогда недоделанные лошади обрели облик существ женского пола с металлическими цилиндрами вместо голов и принялись охотиться за иваном петровичем, который долго от них убегал между пластмассовых деревьев и домиков из пластилина.

ивана петровича ввели в зал суда. зал был необъятного размера, и находились в нём тысячи, а то и десятки тысяч людей, но иван петрович сразу узнал множество знакомых лиц. лукаво подмигнул ему пьяный пономарь, сидевший со своей женой в третьем ряду, и иван петрович как будто даже услышал: когда всё закончится, дружище, выпьем с тобой по маленькой, я припас. лёлик сидел рядом с ксюшей, славик между цыпиной и киселёвой. в спортивном костюме и кепке сидело быдло, ело курицу и пило жигулёвское, рыгая и чавкая. строго и осуждающе смотрели на него беременные старухи-учительницы. все одноклассники и однокурсники тоже были здесь. на вип-местах сидели все вожди и президенты с рогами — от ленина до путина, вокруг них — чиновники, министры, градоправители, депутаты. видел иван петрович горбуна, и олигофрена, и женщин с металлическими цилиндрами вместо голов. видел братию свою научную — бесчисленных филологов, литературоведов, докторов наук с цитатами вместо лиц. видел машу в шубе из баргузинского соболя, целующуюся с мужчиной со слоновьим хоботом. видел студентов своих: лыкова в картофельных очистках, мёртвую шлюцкую в белой простыне, животастого животова и зобатого зобова. видел красивого и весёлого кровавого богослова, облизывающего нож. видел сонмища уродцев, родившихся от его семени, девушку с заячьей губой, раздвоенным подбородком и тремя ноздрями и красотку в мини-юбке с рыжими волосами с лицом, покрытым драконьей чешуёй, провалившимся носом и густой рыжей бородой. видел юлю с тремя грудями в голубом пеньюаре и улыбающегося ему следователя из ордена иезуитов. ни адвоката, ни судьи не было на этом заседании. лишь обвинитель с лицом петуха и петушиным гребнем визгливым фальцетом кричал: виновен, виновен! и зал аплодировал ему и кричал ивану петровичу: наш, наш!.. а потом не осталось ничего, только какая-то пустая тёмная комната в деревянном доме, приоткрытая дверь, в которую входит неяркий свет, скрипучие половицы и ведро опилок на полу.

Влюблённые смотрят в темноту: холодные, сходятся и расходятся в ней световые лучи, пересечения, линии, — лазерное шоу Хиро Ямагаты в центральной акватории Невы, в день трёхсотлетия города, в две тысячи третьем году; зелёные и голубые лучи пересекаются в небе, но не в том бледном, майском, голубино-сизом, — в небе ином, пустом, не знающем края и конца, чёрном небе шаманов, посылающем нам бедствия, в котором вечно зреет более страшная, чем подземная, — небесная угроза.

Нет ни земли, ни воды, ни огня, только чернота, испещрённая световыми линиями: вот он лежит в долине Дагестана средь жёлтых вершин, и тянется луч, и в луче этом сон, и в этом сне вечерний пир на родине и заснувшая девушка, и снится ей долина Дагестана. Влюблённые совсем юные, они спали в объятиях друг друга и проснулись, и смотрят во тьму. Смотрят невинно, как звери, не чая грядущего, лишь смутную угрозу ощущая и в простоте своей не думая о ней, как слепыми глазами смотрят они — могущественны и сильны перед тьмой, в золотых венцах Царя и Царицы, неуязвимы до поры в своей хрустальной цитадели. Там, в хрустальном цветке, как в прабабушкиной люстре, горит огонь, и тьма только лишь лижет края цитадели, испуская из себя угрозу, невнятную тревогу, миазмы которой просачиваются сквозь не видимые глазу трещинки в хрустале. Пока ещё у него есть меч короля Артура, чтобы убить любое создание тьмы, что приблизится к ней. Пока ещё — есть неприступный порог чистого огня, рождённого в расщелине огненно-чёрного неба.