Томислав Османли - Двадцать первый: Книга фантазмов

На лице Климента Кавая заиграла сердечная улыбка, какой не было уже невесть сколько времени.

— Пипан! — воскликнул он радостно.

— Давай сядем, выпьем кофе, — сразу предложил Каваю архитектор, обвешанный пакетами, полными фруктов и овощей. Из одного высовывались перья лука и сочная зелень петрушки.

— Здесь, на рынке, ничего не меняется, — не обращая внимания на голос диктора радио, сообщавшего последние новости о военных действиях в стране, сказал Кавай старому приятелю, когда они прямо на рынке зашли в кафе, в котором, на удивление, до сих пор сохранился пол из досок, натертых воском.

Пока они усаживались за столик, программу новостей сменила музыка — шлягеры сорокалетней давности. Каваю вдруг показалось, будто они вернулись в прежние счастливые времена.

Пипан как архитектор был известен своим резким отступлением от классических традиций в градостроительстве, а также модернистской манерой проектирования, в которой чувствовалось прямое влияние Корбюзье [9] Ле Корбюзье (1887–1965) — французский архитектор, пионер архитектурного модернизма и функционализма. и Баухауза [10] Баухауз — учебное заведение в Германии с 1919 по 1933 гг., а также существовавшее там художественное объединение и соответствующее направление в архитектуре, проповедовавшее функционализм и утилитарность. , что он неустанно подчеркивал в лекциях студентам, обучавшимся на архитектурном факультете университета в Скопье.

— Думаешь? — архитектор-модернист посмотрел на Кавая сквозь стекла своих очков в роговой оправе и улыбнулся. — Нет, меня, видно, не берет ностальгия. Я — убежденный и упертый диалектик. Расскажи, как Майя?

— Уехала в Америку на стажировку.

— О, значит, папа теперь совсем один. Приглашаю тебя в свою компанию, — сказал Пипан, который, несмотря на то, что у него было два сына, закончивших здесь университет и уже много лет назад переселившихся в Австралию, жил один, мотаясь между родным городом и столицей.

— Знаешь, мне даже легче, что ее здесь нет, пока у нас длится вся эта неразбериха, — заметил Кавай, — там она хотя бы в безопасности, далеко от ужаса, который мы теперь каждый день переживаем.

— Это правда, — согласился отец двух также далеко уехавших сыновей.

— Я недавно вспоминал о тебе, — сказал Кавай в то время, как официант принес им заказанный кофе по-турецки — но сваренный неправильно, без пенки. На маленьких круглых подносах стояли по чашечке кофе и по стакану с водой.

— О, какая пеночка! Мои комплименты тому, кто приготовил этот напиток! — взглянув на кофе, саркастически прокомментировал Пипан, адресуя свои слова выслушавшему их абсолютно равнодушно официанту в изрядно поношенной расстегнутой рубашке, а потом обратился к старому другу: — Ну, а что же не позвонил, раз вспомнил?

— Хотел сначала кое-что уточнить, проверить, а после этого позвонить тебе… — издалека начал Кавай.

— И что — проверил? — спросил Пипан, сделав глоток жидкого кофе.

— Пока что не успел.

Кавай растерянно посмотрел на Пипана, не зная, с чего начать…

— Ну, что ты — вокруг да около… Давай, старина, говори прямо, что тебя мучит.

— Ты помнишь ту книгу Нушича про Охрид, о которой ты мне когда-то рассказал?..

— Конечно, помню. «У берегов Охридского озера»…

— …а помнишь то место, где автор пишет: «В Месокастро, в самом центре Охрида выходит наружу подземный ход, который в народе зовется Волчани…»?

Стефан Пипан без какого-либо удивления взглянул на своего друга и с серьезным выражением, которое сменило улыбку, игравшую до этого у него на лице, сказал:

— Семьдесят третья.

— Что семьдесят третья?

— Страница. Это написано на семьдесят третьей странице.

— …четвертой… — поправил его Кавай, который все это время держал книгу в руках. — Но это неважно.

— Общая часть начинается на семьдесят третьей. Там, где Нушич описывает и другие надписи на утраченных камнях, — уточнил Пипан, тем самым показывая, что он знает книгу не хуже приятеля.

— Точно! — воскликнул пораженный Кавай.

— Так о чем ты мне хотел рассказать? — оставаясь абсолютно спокойным, снова спросил Пипан.

— Я позвонил Пинтову. Спросил его, правда ли это.

— И что он сказал? Он в свое время вел там раскопки.

— Сказал, что никакого подземного хода нет. Что это выдумка писателя.

— А ты сам-то что думаешь? — в глазах Пипана загорелись озорные огоньки.

— Даже не знаю… А ты что скажешь? — спросил Кавай.

— Ерунда! — произнес Стефан Пипан.

— Значит, и ты так считаешь… — разочарованно сказал профессор Кавай.

— Ерунда то, что сказал Пинтов. Он про это понятия не имеет!

— Да? — оживился Кавай.

— Ход Волчани существует, — архитектор снял очки и наклонился над столиком, чтобы что-то шепнуть приятелю, при этом в нос ему ударил запах ячменя, добавленного в и без того жидкий кофе. — Он там, Климент, это точно.

Профессор Кавай, волнуясь, глядел в маленькие водянистые глаза своего друга.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я спускался туда. Я был в Волчани. Это большой туннель, своды которого выложены из обожженного кирпича, по нему даже человек высокого роста мог бы пройти, не пригибаясь, и еще осталось бы пространство у него над головой…

— Ты был там?! — воскликнул ошеломленный Климент Кавай.

— Да, был и прекрасно знаю этот ход.

— А почему же археологи о нем ничего не знают?

— Потому что они — обычные зазнайки. И потому, что ход нашел я. Не хотел ничего говорить этим хвастунам. Для них это был всего-навсего коридор. А Волчани, дорогой Климент, это нечто большее… Волчани — подземный переход…

Кавай, затаив дыхание, слушал друга, который произносил вслух его предположения и, как выяснилось чуть позже, был готов озвучить его тайные мысли.

— …переход, ведущий неизвестно куда, к чему-то другому.

— К чему? — тихо спросил Климент Кавай.

— По меньшей мере, к спасению человечества, — в запале громко прошептал архитектор Пипан. — Оттолкнемся от самой идеи строителей — соорудить туннель длиною в несколько километров, в котором человек может идти целый час быстрым шагом! Почему бы им было не сделать туннель покороче? Для меня Волчани — это строительная загадка, коридор, предназначенный неизвестно для чего… мистерия, друг мой, переход, ведущий к потусторонней действительности, наша пирамида Хеопса и проекция созвездия Сириуса, наш Критский лабиринт…

— Ты думаешь, что ход разветвляется?

— Не знаю. Я прошел недалеко. Побоялся дальше идти один. Но даже если и не разветвляется, если это просто прямой многокилометровый туннель, он ведет к какому-то выходу. Может, он у монастыря, может, в другом месте. А может, он ведет в… — тут Пипан сделал театральную паузу и снова пронзил приятеля взглядом сквозь толстые и не слишком чистые стекла очков.