Томислав Османли - Двадцать первый: Книга фантазмов

Бессонными ночами она думала, что все бы отдала за возможность вступить в контакт с Джошем несмотря на то, что она понимала — их встреча никогда не будет такой, какие у них были когда-то, и каких жаждало ее тело. «Наверное, это любовь, — думала она, уложив малышку спать, — … а может, это просто жалость к себе». Она собиралась с силами, вздыхала и пыталась прочитать что-нибудь интересное. Тогда-то, впервые столкнувшись с одиночеством, Роуз и решила посетить женщину-медиума, а когда той не удалось войти в контакт с совершенно замолчавшим Джошуа, она почувствовала, что начинает на него злиться. Мысль, что он ушел таким молодым, которая раньше вызывала у нее ужасную тоску, сжимала горло и грудь и наполняла глаза слезами, стала медленно превращаться в мысль, что он просто оставил Ребекку, да и ее, такую молодую; что там, где он сейчас находится, он, скорее всего, ничего не чувствует, в отличие от нее, для которой его уход стал страшным испытанием, причинявшим ей почти физическую боль.

Она начала посещать лекции по еврейскому мистическому учению Каббалы, покупать книги по эзотерике и просматривать такого рода сайты в интернете. Даже опубликовала в местном журнале статью, о тайне хрустальных черепов, получившую прекрасные отклики, после чего журнал и предложил ей постоянную работу.

Таким образом, после смерти Джоша она отбросила не только привычный иудаизм, но и прежний образ жизни, а на одной лекции о тайне изумрудных табличек, которая была очень кстати, потому что в то время она сама писала статью на эту тему, Роуз познакомилась с Фионой Фицпатрик, своей будущей любовницей.

Однажды вечером после очередной лекции она пошла ужинать с Фионой в итальянский ресторан. За ужином они открыли друг другу души, и обе почувствовали, что между ними есть взаимопонимание. Фиона оказалась человеком чувствительным и твердым одновременно. Она была бойцом и женщиной действия. Роуз понравилось, что Фиона Фицпатрик смотрит на вещи прагматично и не прячется за маской фальшивой любезности.

— В отношениях с людьми я хочу ходить по земле, — сказала тогда Фиона.

— Странно, что с такой установкой тебя интересует мистика, — заметила Роуз.

— Интересует, но больше в качестве развлечения, — сказала Фиона. — Я по происхождению ирландская католичка, и мое детство было полно историй о чудесах и тайнах. В жизни со мной не случилось ни одного чуда, даже когда я была истинно верующей.

— Со мной тоже, — засмеялась Роуз. — Чудеса были позже, и в них не было ни капли духовного…

— Но теперь тебя тянет в противоположную сторону, не так ли? — спросила Фиона, глядя ей прямо в глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Теперь ты веришь в чудеса, так ведь?

— Да… может быть.

— Так было и со мной, когда я чувствовала себя отчаянно одинокой и покинутой.

— А сейчас?

— Сейчас я хочу познакомиться с другими культурами просто из любопытства.

— Вот, это тебе, — сказала Роуз, а когда Фиона посмотрела, то увидела чайку из белой бумаги, которую Роуз протягивала ей.

Фиона взяла чайку, сделанную в технике оригами, посмотрела в глаза Роуз и кивнула в знак благодарности. Роуз отвела взгляд и допила вино из большого бокала.

— Пойдем? — тихо спросила Фиона, так и не сводя с нее своих темных ирландских глаз, в уголках которых появились первые мелкие морщинки, в то время как Роуз делала вид, что не замечает этого одновременно трогательного и настойчивого взгляда. Тем не менее, она почувствовала, что покраснела.

Когда они забирали свои пальто в полупустом гардеробе ресторана, Роуз вдруг почувствовала, что Фиона стоит совсем рядом с ней. Она увидела перед собой правильные черты ее лица, обрамленного короткими рыжеватыми волосами. Фиона приоткрыла рот и поцеловала ее — нежно, осторожно, на что Роуз никак не отреагировала, только почему-то у нее по щекам сами по себе потекли слезы.

— Извини, Фиона, — сказала она, — это не имеет отношения к тебе.

И вправду не имело. Имело отношение к ее неполноценной жизни, к ее воспитанию и проклятому чувству угрызений совести, не дающему вкусить запретный плод с нового древа познания.

Гордан бросил взгляд на подаренные родителями часы. Заметил, что секундная стрелка с трудом меняет свое положение, передвигается вяло, как человек, изнуренный жарой.

Поезд опаздывал уже на целый час. Внимание Гордана привлекли шаги по лестнице, ведущей на перрон. Один за другим — женщина с чемоданом в крупную клетку, который она держала двумя руками, а за ней мужчина с плетеной сумкой, из которой, позвякивая, высовывались бутылки с ракией, — по ступенькам поднимались дама в соломенной шляпке и железнодорожник. Выйдя на платформу, они остановились, осмотрелись и сели на лавочки, отдельно друг от друга, напротив Гордана.

— Простите, — обратилась женщина к старику, — сколько сейчас времени точно? Часы на перроне, похоже, не работают.

— Не знаю, — ответил он. — С тех пор, как я вышел на пенсию, я не ношу часов. Да и на что они мне. Все равно время здесь стоит на месте.

— Это мы стоим! — с оттенком раздражения в голосе отозвалась женщина. — Время же идет — только в обратную сторону. Странно, но сюда явно возвращается прошлое.

Предчувствуя разговор на прежнюю тему, из-за чего они не поладили в зале ожидания, Гордан отвернулся и посмотрел вдаль, туда, где дрожал горячий воздух. На перроне не было видно ни одного железнодорожника, а о поезде — ни слуху, ни духу.

— Вы узнавали, ходят ли вообще поезда? — не выдержав, спросил Гордан.

— Да спросить-то некого… — ответила невольно женщина.

— Не знаю, буду ли я ждать… — нервно сказал Гордан.

— Видать, парень, не терпится тебе усвистать отсюда, — снова начал лезть на рожон железнодорожник. Он достал из мятой пачки сигарету и, предвкушая удовольствие, стал разминать ее, катая между пальцами. — Вот, что я замечаю, госпожа, — молодежь вообще не интересует эта страна. Все больше заграница, белый свет…

— Да что ты знаешь о белом свете! Ездил всю жизнь из Скопье до Куманова и обратно, а теперь тут ерепенишься перед нами! — сказал Гордан, вспылив.

— Ну, не скажи, парень! Я столько проехал, сколько ты по Скопье не наколесил!

— Ну, да — от Козлова до Коровина, с билетом туда-обратно.

— С проездным билетом, парень. По той стране. Всю жизнь я работал железнодорожником, и это в то время, когда железная дорога работала как часы, была символом образцового государства, а не как сейчас, когда нет никакого порядка. И в этом твоем Мариборе я был, чтоб ты знал!

— Успокойтесь немного, — сказала Гордану женщина. Она сняла с головы соломенную шляпку и принялась ею обмахиваться, как веером. — Все же не годится так разговаривать с человеком, который настолько вас старше…