Анатолий Гуницкий - Рассказы о Сашке

Потом Фёдор Джон, наконец, куда-то вылетел. Оглянулся. Всё чужое, незнакомое, не своё. Правда, тепло. Тепло и солнечно. Услышал голоса. Мужские, женские, звериные.

Пошёл к голосам.

Но хозяева и хозяйки голосов, услышанных дознавателем, а также и звери, и птицы, и даже рыбы, выглядели очень непривычно. Они что-то говорили на незнакомом дознавателю Фёдору Джону певучем языке, они не понимали его, и он не понимал их. Фёдор Джон пошёл к другим голосам, к другим птицам и рыбам, потом ещё к другим, и ещё к другим, только куда бы не пошёл, везде и всюду повторялось одно и тоже – его не понимал никто, и он не понимал никого.

Фёдор Джон, дознаватель Фёдор Джон ещё не знал, и узнал гораздо позже, что оказался на другом континенте, в Южной Америке, и потом узнал, что попал в заокеанские, в тёплые, в дальние, в чудные страны благодаря БКС.

БКС – это большая коммуникационная система. Или единая канализационная сеть. Или ЕКС. Спроектирована она была в середине шестидесятых годов прошлого века, но только в конце семидесятых началось её сооружение. Строили долго, лет двадцать пять. Поскольку БКС (ЕКС) требовала больших и солидных вложений, то не все страны смогли принять участие в строительстве единой канализационной сети, к тому же различные международные конфликты мешали немало. В середине восьмидесятых годов почти всё было готово, но тут в России началась так называемая перестройка, и стране стало уже совсем не до ЕКС. Потом так называемая перестройка закончилась. Началась антиперестройка. России стало ещё больше, чем прежде, не до ЕКС. И только к серединному концу девяностых годов, запутавшееся в перестройках и в антиперестройках, и немало от них уставшее государство российское, смогло, наконец, с помощью Всемирного банка, кое-как выправить ситуацию с ЕКС, только процесс создания единой всемирной канализационной всё равно сильно тормознулся – и уже не столько по вине России, своё негативное воздействие оказали новые международные политические игры, тусовки, спектакли и пасьянсы.

ЕКС не могла полноценно функционировать без люков. Но люков не хватало. Люков было совсем немного. Один их них находился в городе, где жили Сашка, который умер совсем молодым, а также его старший брат Володя, молчаливая Татьяна-Марина, Дельфия, Роман Майсурадзе и т.д., и, само собой, дознаватель Фёдор Джон. Прочие люки находились в Москве – рядом с Красной площадью, в Гавре, в Лондоне, в Натании, в Марбурге, в Шанхае, в Тунисе и в деревне под Сан-Франциско, которая назвалась Мосс Бич.

Таисья Викторовна понятия не имела о том, что же есть такое эти дринги. Но и Дельфия, которая только что произнесла это странное и непривычное слово, также не знала, что именно оно означает. Вероятно, что-то знал про дринги Роман Майсурадзе, хозяин ковра-самолёта, из уст которого и вырвалась недовольственная тирада о пятидесяти дрингах, которые якобы не отдал ему Сашка. Дельфия случайно запомнила слова Романа, поскольку в тот самый момент, когда он их произнёс, она находилась неподалёку от него, во дворе дома, где жили Володя и его брат Сашка, который умер совсем молодым. Но поскольку Дельфия так и не узнала от Романа Майсурадзе, с которым ей совсем не хотелось разговаривать, что же такое дринги, которые якобы не отдал ему Сашка, то и Таисья Викторовна, Тася, услышав про дринги от Дельфии, медсестры из банка, не смогла не сказать ничего внятного...

Вообще-то отмалчиваться Тася не любила. Однако поскольку она нигде, и никогда, и ни от кого не слышала про «дринги»... Да, по словам Дельфии, Роман говорил про пятьдесят дрингов. Ну и что из того? Да хоть про сто, хоть про триста двадцать, хоть про пятьсот!

Даже ежели таким несуразным словом именовалась валюта в какой-нибудь западной, свинцовой, каменной, влажной, деревянной, восточной или даже южно-северной стране, то Тася всё равно ни про валюту такую, ни про страну эту никогда, ничего и нигде не слышала. Быть может, если бы Дельфия не произнесла слово «дринги», то тогда их общение с Тасей ещё имело бы некоторые хилые шансы вырулить в более-менее складную сторону, но уж после того как Дельфия сказала про дринги, их беседа немедленно закоротилась. Исчерпалась их беседа, свернулась их беседа, свинтилась, сдохла, улетучилась, истощилась, испарилась, аннигилировалась, пропала, исчезла, лопнула, разорвалась, треснула, скочевряжилась, иссякла, разложилась, гикнулась, и, более того, ежели в дальнейшем они ещё и разговаривали когда-нибудь и где-нибудь, то не больше десяти-пятнадцати-двенадцати-семи-четырёх раз. А то даже и меньше.

Странно ли, удивительно ли это? Едва ли. Ведь Тася, Таисья Викторовна, мать Володи и Сашки, который умер совсем молодым, не слишком любила общаться с Дельфией, медсестрой из банка.

Фёдор Джон с немалым интересом смотрел на окружающий его тёплый мир. Всё вокруг, решительно всё, насквозь всё, было незнакомым и непривычным. Что-то внутри – интуиция или природная смекалка, или дознавательская прозорливость, – Фёдор Джон и сам не понимал, что именно, подсказывало – говорило – утверждало – внушало – доказывало – что экстра-генерала «Твою Мать», злобного, рычащего, орущего, постоянно матерящегося, он здесь едва ли увидит. И заниматься дознанием по части Сашки, который умер совсем молодым, ему теперь не придётся. Нет, Фёдор Джон любил свою дознавательскую работу, знал в ней толк и был профи, настоящим профи, но всё тоже самое что-то, которое было – находилось – гнездилось – имелось – дышало – бурчало и шуршало у него внутри, опять же подсказывало ему, что здесь, в незнакомом и тёплом краю, он без труда малейшего сможет забыть о Сашке, который умер совсем молодым.

Совсем это его не огорчило. Вскоре – через полчаса, через час, через полтора часа, через три-четыре часа – Фёдор Джон уже что-то ел и что-то пил, и о чём-то весело разговаривал с жителями тёплого края. Правда, он не понимал о чём они говорят, а они не понимали, что говорит он, однако это им не мешало общаться. И пусть где-то там, впереди и вдалеке, за хмельной и сытной кисеёй настоящего, вырисовывались потихонечку-помаленечку-постепенно-неспешно и несуетно разнокалиберные здания грядущих проблем, Фёдор Джон, дознаватель (вернее, уже экс-дознаватель), не боялся к ним приблизиться – придвинуться – подойти – перекатиться и переместиться в их сторону. Ничего не напоминало больше ему про экстра-генерала, и про Сашку, который умер совсем молодым.

Сашка пришёл в себя только через несколько дней после того, как умер в конце мая, умер совсем молодым. Посмотрел вокруг. Вроде бы ничего не изменилось. Всё вроде бы то же самое. Правда, ощущал себя Сашка уже несколько иначе, немного по-другому, не так как прежде. Сначала он не очень понимал, что с ним случилось. Однако потом понял, что, видимо, умер. Понял потому, что у него появились другие, непривычные ему ощущения. Раньше их не было. Сашке показалось, сначала – вначале – в первый момент – по первости, что ничего не изменилось. Он также как и раньше, ходил, всё видел и почти ощущал, только «почтиощущения» эти были не такими, как прежде. Как раньше. Как до этого.