Калин Терзийски - Безумие

Знаю, логично искать Безумие в головах сумасшедших, из которых по моим представлениям стали классифицироваться новые группы. При этом, пациенты выделялись в отдельную группу. То есть, мир для меня разделился на людей Наружных и Внутренних. На Здоровых и Пациентов.

Было бы логичным искать следы Безумия в папках с тысячью исписанных листов — пыльных и безнадежно забытых, сложенных по годам в шкафах с табличками. Там оно излагалось тысячами бесполезных, стандартных психиатрических терминов, за которыми, однако, часто прочитывалась невероятная печаль и ужас, вырисовывались зловещие истории. Искать в них это страшное существо — Безумие — бессмысленно.

И я все яснее понимал, что оно совсем не в них. В них и не в них. Сумасшедшие просто жили другой жизнью. И, черт побери, эта жизнь была не хуже моей. Кроме того, с каждым днем я все больше убеждался в справедливости почти издевательской закономерности: врачи всего-навсего играли роль шутов, забавляющих безумцев.

Каждое утро мы выходили из автобуса, из грязного, раздолбанного служебного автобуса с просиженными сидениями и дырявыми, превратившимися в лохмотья чехлами, выходили и отправлялись в открытые объятия наших сумасшедших, а они нас ждали — или в унынии, или в нелепом перевозбуждении; но мы всегда были готовы войти в свою роль — забавлять их. Они ждали случая, чтобы нас спровоцировать: выпрашивали сигаретку, жаловались на что-то незначительное, без причины орали, а мы как будто только этого и ждали — мы, молодые врачи-энтузиасты.

И все это было театром. По крайней мере, мне это казалось весьма театральным.

Большинство врачей говорило с психбольными как с непослушными детьми. И это, если задуматься, выглядело достаточно нелепо. Но в этом отношении было и нечто величественное.

Мы все были священнослужителями Безумия.

Поучали, читали назидания, размахивали руками, раздавали мелочь и сигареты, регулировали движение развеселившихся сумасшедших. И это походило на некий ритуал, происходивший утром.

Спешка, спешка, спешка.

Я стал так жить, потому что был молодым врачом. Я таким себя чувствовал. Здоровый, амбициозный молодой врач. Мне хотелось, ужасно хотелось принять эту весьма интересную жизненную позицию. Молодого, энергичного, амбициозного врача. И я спешил. Мои ноги становились сильными и мускулистыми, руки трещали в суставах, распираемые мощными сухожилиями, бородка была подстрижена, щеки выбриты, желания приличны и благопристойны… Я курил в кабинете в глубине мужского отделения, потом пил кофе и вносил исправления в разные декурсусы [8] Часть больничной документации (Примеч. автора). в отделении реабилитации. Я входил в отделение и бежал трусцой по коридорам, а халат развевался за мной, как плащ тамплиера. Всадник без коня, к тому же склонный к полноте. Полой халата я подметал завшивленные койки больных, держал за руку умирающих стариков в отделении для престарелых. Пил коньяк с конфетами в кабинете доктора Карастояновой, потом быстро проносился по акациевой аллее, и я до сих пор удивляюсь, как на десятисантиметровых шипах не оставались ленточки от моего разодранного халата. Мое сердце было готово выскочить из груди, а я радовался, потому что говорил себе: хорошо, когда опытный психиатр слегка располнел, когда у него легкая степень гипертонии и немного увеличено сердце. Это придает ему дополнительный вес. Он становится похож на баржу, забитую оливковым маслом и книгами по психиатрии. И я дежурил, дежурил, дежурил. Торопился, торопился, торопился.

Только не знал, куда. Безумие вокруг меня такой спешки не требовало. А я спешил совсем независимо от него. Безумие было, как природа, а я напоминал скорый поезд, пролетающий на ее фоне. А случалось ли мне остановиться и задуматься об этих милых тихонях ; об этих спокойно болтающих сумасшедших, которые провожали взглядом меня, летящего по аллеям? О них я вообще не задумывался. И не останавливался. Я спешил написать как можно больше заключений, прочитать как можно больше книг, потому что моей специальностью была психиатрия (и я-таки сдал конкурсный экзамен по этой специальности!), спешил провести еще больше обследований. Странно — психиатрические обследования происходят, когда долго, неторопливо и спокойно разговариваешь с больным. А я спешил. И как будто большинство молодых врачей были, как я. Сумасшедшие наблюдали за нами с улыбкой. Старые врачи тоже. А что если старые врачи и сумасшедшие слились в единое существо? В большого, живущего на дне больницы сома? Я не знал. И по-прежнему куда-то спешил.

Этим утром я спешил на осмотр в женское старческое отделение. Там я тоже работал. С доктором Сами.

Старый армянин, русский армянин — почти моего возраста: молодой и красивый мужчина, котяра, оказавшийся в мягком ковровом плену, долговязый и смуглый, как персидский князь. Он был моим начальником, и мы идеально понимали друг друга. Я спешил, он смотрел на меня своими томными, большими глазами с легким пренебрежением. Он был моим хорошим другом, как мне казалось. Иногда после работы мы вместе выпивали. Он, как русский воспитанник, пил водку, а я пиво, как поросенок без роду без племени.

И вот в мыле и бегом, как обычно случалось в эти дни и месяцы, я влетел в отделение, открыл дверь своей личной ручкой [9] В психиатрических клиниках у дверей нет ручек, так что каждый из персонала носит такую ручку при себе. Если кто-то забыл ее взять, то просто остается за дверью. Или, что хуже, запертым в палате (Примеч. автора). и на бегу накинул халат. На этот раз спешка была абсолютно оправдана: в этот день мною было намечено два или три электрошока. По крайней мере, один из них должен был сделать я сам, поэтому и волновался. Чувствовал себя юным палачом, которому впервые выпала честь отрубить голову.

Эта ассоциация с отрубанием головы, если задуматься, не была совсем правильной, потому что мне довелось наблюдать, как от электрошока, с его дурной репутацией, чудесным образом выздоравливали безнадежные больные. Особенно депрессивные старушки. Такие, которые, оказавшись на дне старческой депрессии, отказывались есть, совсем переставали говорить и через неделю умирали — на самом деле, из-за обезвоживания и срыва иммунитета. А вот электрошок и правда их спасал. Лекарства — иногда, но он — почти всегда. Чудодейственное средство! Вот почему я спешил и был в чудесном, сумасшедшем настроении. Спустя какое-то мгновение я собирался пропустить через несколько маленьких, плешивых, поседевших головок сто вольт. И снова вернуть старушек к жизни, чтобы они прожили, сколько им отпустил Господь.

Вот так — я энергично шагал по короткому коридору к врачебному кабинету, вдыхая тяжелый запах, запах старости и запах смерти. И вдруг передо мной выскочила баба Инна. Она была поэтессой. И страдала от афазии. То есть, та часть мозга, которая отвечала за речь, у нее не работала. Она не могла составить фразу, не то что ее произнести. Похоже, ей было под восемьдесят. Если бы я заглянул в ее карту, то знал бы о ней больше.