Валерий Волошин - После приказа

Наконец и там поняли: беда с Березняком. Турчин, Мусатов и еще несколько человек сразу же поплыли к «Уралу». Они ныряли, пока не подъехали взволнованные подполковник Спиваков с майором Куцеваловым на УАЗе и санитарный «пазик», из которого выскочили полковник Ильин, узкоглазый старший лейтенант медслужбы и корреспондент газеты. От них узнали, что тело Березняка прибило к плотине, где его вытащили солдаты. Прапорщика, видно, ударил в мутном бурном потоке камень. Березняк оказался мертв. Печальное известие буквально ошарашило всех. Еле дышащего Мацая погрузили в «санитарку», и та, пахнув сизым дымком, умчалась. Пришедший в себя Шурка Ртищев плакал в открытую, ревел взахлеб, как малое дитя. У Глеба и остальных парней по щекам тоже текли слезы вперемешку с каплями воды.

Самолет, пройдя третий разворот, выпустил шасси: Глеб почувствовал ощутимый толчок. Стюардесса объявила, что рейс завершается, в аэропорту Ростова-на-Дону пассажиров ждут всевозможные услуги, температура воздуха минус восемь градусов… В иллюминатор проглядывала белая степь, расчерченная черными линиями на квадраты, кое-где торчали копьями верхушки заиндевелых тополей.

— Ну, здравствуй, зима! — как-то само по себе восторженно вырвалось у Глеба. Его мрачный сосед по креслу не преминул в ответ скептически заметить:

— Да разве тут зима?! Вот у нас, на Таймыре, — это да!.. Поскорее бы добраться, а то изголодался по свежему воздуху.

«Каждого в свой дом тянет, — подумал Глеб, — и он самый дорогой и лучший. Даже воздух в нем роднее…»

Антонов вдруг почувствовал необъяснимую тоску, совершенно непонятную и ноющую. То ли от навеянных воспоминаний, то ли еще отчего… Но его остро потянуло обратно, за тысячу километров, туда, где только снежные шапки вершин напоминают о зиме. Нет, он безмерно рад предстоящей скорой встрече с Наташей, дедом Гавриилом, бригадиром Гыкалой, друзьями, совсем не ожидающими его, и об этом думал всю дорогу. Однако именно сейчас, когда самолет вот-вот коснется колесами бетонки и до родного дома останется неделя отпуска, у Глеба возникло щемящее желание хоть раз глянуть на ребят из роты, пообщаться с ними, на минутку оказаться в казарме. «Неужели я так прикипел к ней, что и дня теперь не могу без нее? — стучало, бухало в его голове, отдаваясь где-то у горла. — Почему тянет меня назад?.. Ну, конечно, — осенило его, — там ведь тоже дом, и роднее не придумаешь! А по дому всегда сердце ноет. И нечего удивляться», — успокоился он.

Глеб представил, как в этот там уже вечерний час парни степенно расселись у телевизора, перебрасываясь словечками, в ожидании программы «Время». Потом начнется передача с комментариями ефрейтора Бокова — ведущего ротного обозревателя-международника. Ох и спорщиком Женька стал в вопросах внешней политики! Наверняка заведет Артема Небейколоду — основного своего оппонента, с которым у него расходятся взгляды по проблемам Ближнего Востока, Индокитая, Южной Африки, Латинской Америки, Афганистана и еще ряда регионов — горячих точек «шарика» и не горячих тоже. Откуда только Женька материалы черпает — цифрами и фактами может сразить наповал. Но Небейколоду не прошибешь, прямолинеен тот, как гладко оштукатуренная стена: никаких ему компромиссов с империалистами, милитаристами, расистами, а тем более фашистами и прочими с приставкой «нео», какой бы «цибулею они не потчували». И точка!

Особенно жарко от их дискуссий приходится старшему лейтенанту Ломакину, когда взводный проводит политзанятия. Пыхтел порой, не зная, как их рассудить. Но, видно, его терпение лопнуло, и он подписался, наверное, на все газеты и журналы, какие только имелись в каталоге. (Глеб слышал, как хвалил его за это майор Куцевалов.) Теперь Ломакин сам частенько припирает Бокова и Небейколоду аргументами из «Аргументов, и фактов». Еще назначил он обоих, в порядке исключения, своими помощниками и агитаторами во взводе. Хотя принято, что у руководителя группы политзанятий один помощник и агитатор во взводе — один. У парней опасения возникли, думали, власть Боков и Небейколода не поделят. Но удивительное дело, сработались они, на самоподготовке или в перекур не отбиться от них. Однако когда идет программа «Время» и после нее, хлебом их не корми, — любят выступить каждый со своей концепцией. Вероятно, и Ломакин сейчас с ними, у телевизора.

Взводный вообще здорово изменился. Раньше он тоже нередко вечерами находился в казарме, сидел, как говорится, для порядка в канцелярии, присутствовал на вечерней поверке… Теперь больше с солдатами судачит о том о сем, не подозревая, что поначалу те про себя добродушно посмеивались: уж больно Ломакин полковника Ильина старался копировать, хотел таким же казаться, своим в доску. Но у Ильина это как-то само собой выходило, без наигранности, и ребята сами к нему тянулись. Шурка Ртищев теперь переписывается с полковником, строчит ему чаще, чем девчонке своей, Алене. И ответы получает практически на каждое свое послание. Парням их зачитывает и важничает, когда произносит первые строки, всегда одинаковые: «Друг мой». Может, кто-то и усмехался в этот момент, но потом, слушая содержание письма, начинал действительно верить, что полковник настоящий друг Шурке. Да и не только ему, а всем им, солдатам автороты. Потому что писал Игнат Иванович хотя и скупо, но доверительно, делясь своими каждодневными заботами и новостями, откровенно радуясь Шуркиным удачам и огорчаясь его неудачам. Обязательно передавал всем привет и никогда не поучал: дескать, делай только так или так никогда не делай… Иногда, конечно, что-то советовал, по-братски, на правах старшего.

У Ломакина пока так, по-простому, не все выходит. Но сдвиги произошли значительные — это не только Глеб приметил, а и другие ребята. Как-то заявился взводный в роту с огромной сумкой в одной руке, другой за руку сына, бутуза Димку, ведет. А позади жена его, розовощекая и чернобровая смуглянка Лариса Павловна шествует.

— А ну-ка налетайте, товарищи солдаты, угощайтесь, — открыл он сумку, доставая румяные пироги да коржики. — Жена пекла…

— Кушайте, братики, отведайте… Я старалась, — хлопотала Лариса Павловна, вторя мужу.

— Чем же мы заслужили такой пир? — удивлялись парни.

— Так у моего сегодня день рождения! — доверчиво засмеялась жена Ломакина. — Двадцать пять стукнуло…

Неловко стало водителям, забыли ведь, что у взводного юбилей. Турчин все сгладил, поздравил старшего лейтенанта, даже чересчур торжественно. Хором крикнули «Ура!», аж своды казармы дрогнули, а трехгодовалый Димка заревел от испуга. Но быстро успокоился: кто-то сунул ему солдатскую шапку со звездой. Он сразу ее нахлобучил на голову и давай вышагивать по казарме, прикладывая ручонку, как бы отдавая честь.