Элиф Шафак - Три дочери Евы

– Что у тебя в чемодане, мама? – спросила она. – Ты нам что-нибудь привезла?

– Я привезла вам всю Мекку, – последовал ответ.

Пери и Менсур оживились, лица их просияли, как у детей в ожидании подарков. Один за другим Сельма вынимала из чемодана пакеты и разворачивала их. Финики, мед, мисвак, одеколон, коврики для молитвы, четки, мускус, головные платки и замзам [11] Святая вода из колодца в Мекке. в крошечных бутылочках.

– Откуда ты знаешь, что это святая вода? – не удержался Менсур. – Кто проверял ее на святость? Может, тебе всучили обычную воду из-под крана.

Сельма схватила бутылочку, открыла ее и осушила одним глотком:

– Это чистейший замзам! А вот твоя душа покрыта грязью.

– Не буду спорить, – пожал плечами Менсур.

Пери тем временем вынула из чемодана большую коробку:

– А здесь что, мама?

В коробке оказались настенные часы в форме мечети, с висячим маятником и минаретами по обеим сторонам. Сельма объяснила, что их можно настроить так, чтобы они отмечали время молитвы в тысяче городов по всему миру. Долго не раздумывая, она повесила часы на гвоздь в гостиной так, чтобы они смотрели в сторону Мекки, и как раз напротив портрета Ататюрка.

– Мне не нужна мечеть под крышей моего дома, – заявил Менсур.

– Вот как? Но ведь я живу под одной крышей с неверным, и ничего, – возразила Сельма.

– Не вводи меня в грех. Если бы ты не купила эти часы, я не стал бы богохульствовать. Убери их немедленно!

– Не уберу! – взвизгнула Сельма. – Я их выбрала, заплатила за них и тащила всю дорогу со Святой земли. Это притом, что сил у меня после болезни почти не осталось. Не забывай, теперь я хаджи. Прояви хоть какое-то уважение!

Пери впервые услышала, как мать кричит на отца. В течение многих лет эта женщина выражала свое недовольство либо угрюмым молчанием, либо язвительными, но едва слышными словами. И вот наконец она взорвалась. Часы остались в гостиной, но, по соглашению, не удовлетворившему ни одну из сторон, они не били, указывая время молитвы.

Остаток дня Менсур провел в глубоком унынии. Вечером на несколько часов отключили электричество. За стол Менсур уселся раньше обычного, как всегда, с бутылкой ракы. С одной стены на него смотрел Ататюрк, на другой тикали часы-мечеть. Переменчивый свет свечи бросал тени на его бледное лицо. Осушив первый стакан ракы, Менсур сказал, что плохо себя чувствует. Он прижал руку к сердцу, словно приветствуя невидимого друга, склонил голову набок и потерял сознание.

Это был сердечный приступ.

Пери знала, что до конца дней ей не суждено забыть той жуткой ночи. В оцепенении она смотрела на отца, внезапно превратившегося в безжизненный манекен. Его голова со стуком упала на стол. Соседи, прибежавшие на крики Сельмы, уложили его на диван. Потом приехала «скорая». Менсура положили на носилки, отнесли в машину, которая с завыванием помчалась в клинику. Вскоре Менсур оказался в отделении интенсивной терапии, в окружении каких-то загадочных приборов, издающих тревожное пиканье. Все это время Пери думала только об одном: неужели Аллах наказал ее отца за неверие и богохульство? Вопрос был таким мучительным, что она не могла задать его вслух и терзалась молча. Конечно, можно было обратиться к матери, тихонько плакавшей рядом, но Пери догадывалась, какой ответ даст Сельма, и заранее страшилась его. Неужели Аллах поступает с людьми так жестоко и коварно? Сначала позволяет богохульствовать и отпускать кощунственные шутки сколько душе угодно, а потом предъявляет счет. Аллах словно выжидает, пока человек не согрешит столь тяжко, что Он сможет обрушить на него всю мощь своего гнева. Выходит, Промысел Господень – не что иное, как жестокая месть, замаскированная под высшую справедливость?

И еще одна мысль, тревожная и неотступная, мучила ее. В глубине души она не сомневалась, что сердечный приступ отца каким-то неведомым образом – точнее, сложной цепью причинно-следственных связей, опутавшей Вселенную, – связан с ее месячными. Почему они начались у нее так рано, да еще в отсутствие матери? Она попыталась стать главной женщиной в доме, и это было непростительно. Теперь она не сомневалась: чем быстрее она будет взрослеть, тем скорее умрет отец.

Пери и Сельма сидели на потертом диване в комнате для посетителей, бледный свет луны, проникавший в окно, поглощался навязчивым сиянием флуоресцентных ламп. Телевизор был включен, но без звука. На экране женщина в красном платье с блестками крутила колесо рулетки, которое, к ее великому разочарованию, остановилось на слове «банкрот». Ведущий, упитанный мужчина с пушистыми усами, и единственный зритель, который смотрел телевизор, радостно засмеялись.

– Пойду помолюсь, – сказала Сельма.

– Можно мне с тобой?

Сельма пристально взглянула на дочь. Казалось, она ждала этого вопроса.

– Будет очень хорошо, если мы помолимся вместе. Молитвы детей быстрее доходят до Бога.

Пери кивнула, как и подобает почтительной дочери. За исключением нескольких коротких молитв, зазубренных в школе, настоящий намаз она никогда не совершала, потому что во всех вопросах, связанных с верой, была заодно с отцом, а Менсур, в отличие от своей супруги, молился кратко и без особых церемоний. Он редко употреблял слово «Аллах», предпочитая слово «Танри» [12] Бог, создатель, творец (старотур.) . , имевшее более светское звучание. Теперь Пери решилась встать на сторону матери. Для того чтобы спасти жизнь отца, она была готова на все, даже на то, чтобы предать его.

В туалете они произвели ритуальное омовение: умыли лица, вымыли руки и ноги, прополоскали рты. Вода была ледяная, но Пери стоически перенесла все необходимые приготовления к разговору с Богом. Молельных комнат в этом крыле больницы не было, и они вернулись в комнату для посетителей. Телевизор по-прежнему работал, женщина в красном платье с блестками по-прежнему вращала колесо, не утратив надежды на выигрыш.

Вместо молельных ковриков они расстелили на полу свои теплые кофты. Пери в точности повторяла все действия матери. Сельма скрестила руки на груди, то же самое сделала Пери. Сельма опустилась на колени и наклонилась, коснувшись лбом пола; то же самое сделала Пери. Только вот была одна существенная разница. Губы матери беспрестанно двигались, губы дочери оставались неподвижными. Вскоре ее осенило, что так она вряд ли угодит Богу. Безмолвная молитва подобна конверту без письма. Никто, и Бог в том числе, не обрадуется, получив пустой конверт. Значит, она должна что-то сказать. Поразмыслив, Пери горячо зашептала:

– Дорогой Аллах! Мама говорит, что Ты все время смотришь на меня. Конечно, я благодарна Тебе за такое внимание, но все-таки это как-то жутковато, и мне бы очень хотелось хоть иногда оставаться одной. Мама говорит, Ты слышишь все, что я говорю, даже то, что я говорю молча, только себе самой. Тебе известны все мои мысли. Тебе известно все, что уже случилось, и то, что должно случиться. Скажи, Ты видел Дитя Тумана? Никто не видит его, кроме меня. И кроме Тебя, я в этом уверена. Знаешь, что я думаю? У нас, людей, глаза маленькие, для того чтобы моргнуть, нам нужно меньше секунды. А у Тебя глаза огромные. Тебе для того, чтобы моргнуть, нужен целый час. Может, в это время Ты и не видишь моего папу. Когда я сержусь, папа всегда говорит мне: «Ты уже не маленькая и должна уметь прощать». Если Ты сердишься на папу, пожалуйста, прости его и сделай так, чтобы он выздоровел. Он очень хороший. Прошу, моргай всякий раз, когда мой папа совершает грех. Обещаю, я снова стану молиться и буду молиться каждую ночь, пока я жива. Аминь.