Элиф Шафак - Три дочери Евы

– Мечеть – это дом Аллаха, открытый для каждого, – возразила Пери.

Мужчина шагнул в ее сторону, вскинув подбородок. Казалось, он воображает себя часовым, охраняющим невидимые границы.

– Эта мечеть невелика, – заявил он. – Иногда даже мужчинам приходится молиться на тротуаре. И здесь нет места для школьниц.

– Вы хотите сказать, мечеть принадлежит мужчинам? – уточнила Пери.

Он рассмеялся, всем своим видом показывая, что сомневаться в этом нелепо. Мимо проходил имам, прекрасно слышавший весь разговор. Однако, к большому разочарованию Пери, он и не подумал вступиться за девушек.

В другой раз, в Ускюдаре, в мечети, где места для женщин находились наверху, Пери раздвинула занавески, чтобы во время молитвы любоваться красотой храма. В ту же минуту пожилая женщина, с ног до головы одетая в черное, снова задернула занавески, что-то сердито бормоча себе под нос. Не только мужчины считали, что женщинам следует быть невидимыми. Многие женщины разделяли это мнение.

Да, Пери изо всех сил пыталась стать правоверной мусульманкой. Но между ней и ее религиозной принадлежностью, обозначенной на ее розовой идентификационной карточке, всегда была пропасть. И кто вообще придумал, что на удостоверениях личности должны быть сведения о вероисповедании? Кто решает, какую религию – мусульманство, христианство, иудаизм – исповедует новорожденный младенец? Уж конечно, не он сам.

Если бы Пери сама заполняла свою карту, в графе «Вероисповедание» она, возможно, написала бы «Неопределенное». По крайней мере, это было бы честно. Если ее матери суждено попасть в рай, а отцу – в ад, ее обителью должно стать чистилище, расположенное между ними.

Обсуждать подобные вопросы с благочестивыми людьми она избегала, так как, заметив ее колебания, они тут же заявляли, что истинный мусульманин не имеет права на сомнение. Те немногие атеисты, с которыми ей довелось встречаться, были ничуть не лучше. И те, кто верил в могущество Бога, и те, кто верил в могущество науки, считали своим главным долгом перетащить всех сомневающихся на свою сторону. Но Пери не желала, чтобы ее обращали в чью-то веру. Не хотела принимать чьи-то нормы и правила. Она чувствовала: все, что ей необходимо, – это пребывать в движении. Если она прибьется к тому или иному берегу, то потеряет себя как личность и превратится в кого-то чуждого ей.

В своем заветном дневнике она записала:

Я все время нахожусь в состоянии неопределенности. Быть может, моя беда в том, что я хочу слишком многого, но ничего не хочу достаточно сильно.

В тот день, когда Пери окончила школу лучшей ученицей в выпуске, они с отцом вместе приготовили завтрак. Нарезав помидоры, петрушку и взбив яйца, они сделали менемен [14] Омлет с овощами. , такой острый, что казалось, он прожигал на языке дыру. Они возились на кухне, стоя бок о бок и при этом не мешая друг другу. Глядя, как отец режет лук, Пери с облегчением заметила, что пальцы его больше не дрожат. Правда, он сильно потел, лоб постоянно был покрыт испариной. Пери не сомневалась: будь он на кухне один, то непременно налил бы себе стаканчик ракы.

В тот же день Менсур повез дочь в агентство, которое занималось устройством турецких студентов в зарубежные университеты. До этого они уже несколько раз посещали этот душный, плохо освещенный офис, просиживая в очереди из многообещающих подростков и разглядывая красочные буклеты западных университетов, наполненные сияющими лицами. С ярких страниц на них смотрели студенты всех цветов кожи – настоящая Организация Объединенных Наций – и все без исключения выглядели невероятно счастливыми.

По пути их машина остановилась на красный свет, как раз напротив одной из мечетей времен Османской империи, знаменитой своим эффектным расположением на берегу Босфора. Вокруг сферического купола сидели чайки, похожие на крупные жемчужины.

– Баба, а как получилось, что ты не стал набожным? – спросила Пери, глядя на мечеть.

– Слишком много лживых молитв слышал и слишком много липовых проповедников видел.

– А как же Бог? Ты еще веришь в Его существование?

– Конечно верю, – как-то не очень твердо ответил Менсур, – но это не означает, будто я понимаю, что у Него на уме.

Парочка туристов – судя по виду, европейцев – увлеченно щелкала фотокамерами во внутреннем дворе мечети. Женщина накрыла голову одним из платков, предлагавшихся при входе. Вероятно, кто-то – может, просто прохожий – сказал ей, что ее платье слишком коротко, и другой платок она повязала на талии, чтобы закрыть колени. А вот мужчина, напротив, преспокойно расхаживал в бермудах и сандалиях, и никто не усматривал в этом никакой проблемы.

Указав на женщину, Менсур заметил:

– Будь я женщиной, то к религии относился бы еще более недоверчиво.

– Почему? – спросила Пери.

– Потому что Бог – мужчина… По крайней мере, именно это нам внушают все эти правоверные мусульмане.

Рядом с ними остановилась машина, из которой доносилась песня Сантаны, включенная на полную громкость.

– Видишь ли, душа моя, – продолжал Менсур. – Я большой поклонник духовных традиций бекташи, мавлави или маламати, с их гуманизмом и юмором. Они отвергали любые проявления нетерпимости и предвзятости. Но кто сегодня помнит об их наставлениях? В нашей стране древних мыслителей считают давным-давно устаревшими и ненужными. И не только в нашей стране. Во всем мусульманском мире. Современные проповедники стоят на иных позициях. Во имя религии они убивают Бога. Во имя власти и могущества забывают о любви.

На светофоре зажегся зеленый. Уже за несколько секунд до этого стоявшие за ними машины начали оглушительно гудеть. Менсур нажал на акселератор и сердито пробурчал:

– Не представляю, как эти нетерпеливые идиоты выжидали девять месяцев в материнской утробе!

– Баба, но разве религия не дает человеку чувство защищенности, как перчатка, оберегающая руку от повреждений?

– Может быть. Но мне не нужны такие перчатки. Если я прикасаюсь к огню, я обжигаюсь. Если я трогаю лед, меня пронзает холодом. Так уж устроен мир. Мы все умрем, рано или поздно. И толпа единомышленников не спасет нас от смерти. Люди рождаются и умирают поодиночке. – Пери подалась вперед, собираясь что-то сказать, но отец опередил ее. – Когда ты была маленькой, ты как-то спросила меня, боюсь ли я ада.

– И ты сказал, что пророешь туннель и выберешься оттуда.

Менсур усмехнулся:

– Знаешь, почему меня не слишком привлекает рай?

– Почему?

– Я смотрю на тех, кто непременно туда попадет, на всех этих молитвенников и постников, уверенных в своей праведности и непогрешимости. Удивительно, как велики их притязания! И я говорю себе: если все эти люди окажутся в раю, что там делать мне? Уж лучше я буду спокойно гореть в аду. Там, конечно, жарковато, зато нет ханжей и лицемеров.