Элиф Шафак - Три дочери Евы

– Он должен был приехать еще час назад, – откликнулся хозяин дома. – Наверняка бедняга застрял в пробке.

– Неужели даже стамбульским экстрасенсам неведомо, по какой дороге надо ехать, чтобы не попасть в пробку, – сострил директор американского хедж-фонда.

– Друг мой, сие неведомо никому, – усмехнулся хозяин. – Но поверьте, этот парень не шарлатан. Говорят, он предсказал даже финансовый кризис.

– Может, всем крупным компаниям стоит иметь в штате хорошего экстрасенса, – заметила владелица рекламного агентства. – А то от всех этих политических и финансовых экспертов ровным счетом никакого толку.

Пери, подчинившись внезапному импульсу, извинилась и встала из-за стола.

– О, неужели мы опять нагнали на вас скуку? – сверкнул глазами изрядно набравшийся архитектор. Он не простил Пери ее выпада и теперь пытался отомстить.

– Я всего лишь хотела позвонить домой, узнать, как там дети, – кротко ответила Пери.

– Да-да, конечно, дорогая! – вмешался хозяин дома. – Почему бы вам не пройти наверх, в мой кабинет. Там вам никто не помешает.

Попросив у мужа телефон, Пери поднялась на второй этаж.

Из огромных окон открывался изумительный вид на Босфор. Эта роскошно обставленная комната, с обшитыми кожаными панелями стенами, деревянным потолком, массивным столом красного дерева с мраморной столешницей, глубокими креслами цвета яичного желтка, множеством прекрасных картин и антикварных безделушек, мало походила на рабочий кабинет, больше напоминая жилище какого-нибудь экстравагантного главаря мафии.

На многочисленных фотографиях, украшавших одну из стен, бизнесмен был изображен в обществе политиков, знаменитостей и олигархов. Среди них Пери заметила одного бывшего ближневосточного диктатора, сиявшего фарфоровой улыбкой. Он пожимал руку хозяина дома на фоне сооружения, похожего на тщательно воспроизведенный бедуинский шатер. Рядом висел портрет одного недавнего правителя из Центральной Азии, снискавшего себе дурную славу после того, как он увешал родной город собственными изображениями и вдобавок назвал один месяц в году своим именем, а другой – именем своей матери. Пери смотрела на его лицо, словно выкованное из железа, и чувствовала, как в груди у нее растет ком, мешающий дышать. Что она делает здесь, в этом доме, построенном на деньги, которые были получены в результате грязных махинаций? Она чувствовала себя речным камешком, который течение бросает из стороны в сторону. Окажись здесь профессор Азур, он, наверное, с улыбкой процитировал бы строки своего «Руководства для тех, кто пребывает в растерянности»: «Мудрости не бывает без любви. Любви не бывает без свободы. Мы не достигнем свободы до тех пор, пока не уйдем прочь от тех, в кого мы превратились».

Пери набрала свой домашний номер. Ожидая, пока ее мать, сидевшая с детьми, возьмет трубку, она прижалась лбом к оконному стеклу, за которым сиял месяц, такой яркий, что казался ненастоящим. В лунном свете был хорошо виден раскинувшийся на холмах город; дома жались друг к другу, словно хотели сообщить какую-то тайну, узкие улицы, круто изгибаясь, поднимались вверх, из дверей чайных выходили последние посетители… Интересно, что делают сейчас девчонки-побирушки, утащившие ее сумку? Наверное, уже спят и, скорее всего, легли спать голодными. Возможно, во сне они видят ее – сумасшедшую тетку, которая, сняв туфли на высоком каблуке, босиком пустилась за ними в погоню.

Сельма ответила после четвертого гудка.

– Обед уже закончился?

– Пока нет, – ответила Пери. – У мальчиков все хорошо?

– Разумеется, а почему должно быть плохо? Они с удовольствием провели время с бабушкой и теперь спят.

– Они поели?

– Ты думаешь, я решила заморить их голодом? Я сделала манты, и они уплели их за пару минут. Бедняжки, похоже, мантами их угощают не часто.

Пери, не унаследовавшая от материи ее кулинарных талантов, уловила в голосе Сельмы нотки укора.

– Спасибо. Уверена, им понравилось.

– Пожалуйста. Увидимся утром. К тому времени, когда вы вернетесь, я наверняка буду спать.

– Подожди! – воскликнула Пери. – Мама, ты не могла бы оказать мне услугу?

В трубке раздался шорох. Пери знала: это мать переместила телефон к левому уху, которым слышала лучше. После смерти мужа она состарилась на глазах. Несмотря на откровенную враждебность, пронзавшую ее отношения с Менсуром, после его ухода мир Сельмы распался на части, словно тот вечный бой, который она вела против мужа, заряжал ее бодростью и энергией.

– В нашей спальне, во втором ящике комода, лежит записная книжка, – сказала Пери. – В кожаном переплете бирюзового цвета.

– Та, что отец тебе подарил? – не без горечи спросила Сельма.

Даже сейчас, многие годы спустя, она очень ревностно относилась к той близости, которая всегда связывала отца и дочь. Смерть Менсура ничего не изменила. Пери знала по собственному опыту, что можно ревновать к мертвым, и о той власти, которую они имеют над живыми.

– Да, мама, – ответила Пери. – Она заперта, но в нижнем ящике, под полотенцами, лежит ключ. Там, на самой последней странице – телефонный номер с именем «Ширин». Ты не могла бы продиктовать мне его?

– А это что, не может подождать до утра? – удивилась Сельма. – Ты же знаешь, я в последнее время стала плохо видеть.

– Пожалуйста, мама, – взмолилась Пери. – Мне надо сейчас.

– Ну хорошо, – вздохнула Сельма. – Подожди, я попытаюсь отыскать твою книжку.

– Да, мама, и вот еще…

– Что?

– После этого, пожалуйста, запри ее снова.

– До этого дело дойдет еще не скоро, – пробурчала Сельма. – Не сбивай меня.

Пери услышала, как мать положила телефонную трубку. Потом до нее донесся шорох шагов, тяжелых и торопливых. Она ждала, прикусив нижнюю губу. Вдалеке, в отсветах фонарей Второго моста, переливалось и блестело зеленовато-голубое море – цвета ожидания. Пери смотрела на свое отражение в оконном стекле, с досадой отметив обвисшую грудь. Скоро произойдет то, чего она всегда боялась: она начнет стремительно стареть. Хотя, конечно, все стареют по-разному. У кого-то первым дряхлеет тело, у кого-то – ум, у кого-то – душа.

Пери всегда казалось, что в человеческом сознании есть нечто вроде шкатулки, в которой хранятся воспоминания. В этой музыкальной шкатулке, способной наигрывать неотвязную мелодию, заперто все, что человек не смеет помнить и не хочет забыть. Но в моменты душевных потрясений, а иногда и без всякой видимой причины, крышка шкатулки поднимается сама собой, и ее содержимое высыпается наружу. Нечто подобное произошло нынешним вечером с ней.

– Я не смогла найти твою книжку, – раздался в трубке запыхавшийся голос Сельмы.

– Мама, прошу тебя, поищи хорошенько. И если найдешь, дай мне знать.