Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

Знаю. Конечно, знаю. Случай был «проработан» по всей Дирекции народного хозяйства. Великан был дежурным офицером по части, и у него был помощник лейтенант Буюк. Около полуночи к ним ввалились два пьяных резервиста, которые пришли доложить, что они не выйдут на работу завтра. «Очень хорошо. Не выходите!» – сказал капитан, а пьяницам показалось, что Великан был с ними невежлив, и они перешли в контрнаступление, начали его оскорблять и плевать на него.

Капитану и лейтенанту удалось их выдворить из комнаты и запереть на ключ дверь, но через несколько минут пьяницы взломали дверь и снова навалились на них. Один из них, более агрессивный, расстегнул ширинку и заорал капитану: «Давай я тебя трахну! Давай я тебя трахну!»

Капитан, который до сих пор был спокоен, сказал ему: «Хочешь меня трахнуть? Постой, смотри, как я тебе трахну!» Взял один из двух стульев, стоявших в кабинете, перевернул его в воздухе и молниеносно нанес им удар резервисту по голове. Тот же вытащил нож из голенища сапога, но не успел им воспользоваться, потому что Великан нанес ему второй удар по голове. Одна из железных ножек стула пробила резервисту висок и разбрызгала его мозг по полу. Человек свалился наземь замертво. Второй резервист вместо того, чтобы бежать, тоже вынул нож и приблизился к капитану, но в комнате он уже был один против двоих. «Уходи отсюда!» – закричал капитан, а резервист ответил: «После того, как убью вас обоих!» И напал на них. Капитан ударил его сапогом в живот и крикнул лейтенанту, который готовился дать солдату стулом по голове: «Не убивай его!»

Благодаря удару пьяница выпустил нож из руки и попытался ударить капитана кулаком, но не успел, потому что получил в лицо кулак капитана, который ударил его с такой силой, что сломал и загнал ему в горло все передние зубы. После этого двое офицеров повалили его и избили офицерскими кожаными ремнями, пока не оставили его в луже крови, но живого. Потом позвонили в дирекцию. Они были приговорены Военным трибуналом к пожизненному тюремному заключению за особо опасное убийство. В течение двух недель все руководство ДРНХ прорабатывало нам этот случай, говоря о невообразимой жестокости двух офицеров, скорбные вопли полковников-политруков еще долгое время раздавались на собраниях, оплакивая не судьбу двух офицеров, а двух пьяных дебоширов: «Звери, сударь! Убили двух пьяных солдат! Того, кто остался жив, избили так, что у него мясо слезло с ягодиц! Осталась голая кость! Ну, можно ли так?»

Политруки не спрашивали себя, как это было возможно, чтобы безмозглый пьянчуга напал на капитана и пытался прирезать его ножом, но спрашивали себя изумленно, почему дал отпор капитан.

– Кто-нибудь взял под защиту Великана и Буюка? Никто, – говорит Ленц. – Любопытно, что не мы, а секуритате должно бы предотвращать подобные случаи. Но секуритате не делает ничего.

Действительно, странно, что секуритате не делает абсолютно ничего в этом смысле. Почему оно никоим образом не действует при таких серьезных нарушениях и почему все военные политруки делают вид, что не видят унижения офицеров нижнего звена и младших офицеров?

Николай Ежов, шеф НКВД, заполнил во времена Сталина тюрьмы генералами и поставил к стенке половину офицеров русской армии, обвиняя их в заговоре против советского государства, но единственным заговорщиком против советского государства был как раз он сам, Ежов. Он делал это в полном согласовании с нацистскими секретными службами. С помощью резни и издевательств над сотнями тысяч невинных и истребления офицерского корпуса Ежов преследовал цель подтолкнуть русскую армию и русский народ к восстанию и мятежу против Сталина. Может быть, и у нас есть свой Ежов-секурист? Будет ли преувеличением думать, что все эти резервисты, которые вдруг становятся бунтовщиками, никоим образом не представляют народ? Тогда кого они представляют? Они совершают такие нападения по чьему-нибудь приказу? Странно, до каких мыслей может додуматься сегодня коммунист. Я закуриваю еще одну сигарету и молча курю рядом с Ленцем.

Я нахожусь где-то высоко, на отметке «31». В начале июля, примерно три недели назад, я получил новый взвод, на сей раз из новой партии мобилизованных. Только я успел расставить их на новые рабочие места и составить им карточки по охране и учету труда, как вчера один из них получил травму. Это хороший плотник. Травму он получил не особо серьезную. Ему на ногу упала доска. Я положил его вниз, на фуфайку. «Пустяки, товарищ лейтенант, – до увольнения пройдет, – сказал он мне, улыбаясь. – Хорошо, что не хуже».

– Товарищ лейтенант!

– Что, Дэнилэ?

– Вас ищет господин офицер.

Издали вижу темные очки Лупеша, и у меня нехорошее предчувствие.

– Товарищ лейтенант, – вас вызывают в командование. К товарищу полковнику Матею. Пойдемте со мной, – говорит мне Лупеш с преувеличенной вежливостью, но его переход с «эй, ты» на «вы» не проходит мной незамеченным.

Спускаемся, выходим из Дома и направляемся к бараку генерала Богдана. Утро теплое, веет июльский ветер, который колышет листву на нескольких запыленных фруктовых деревьях на краю стройки. Барак генерала разделен надвое узким коридором. Лупеш открывает первую дверь слева, и я оказываюсь в просторном кабинете с двумя столами и телефонами на них и несколькими металлическими шкафами с шифром.

За столом у окна полковник в очках пишет, склонившись над тетрадью в красном переплете. Лупеш осторожно закрывает дверь за собой (даже чересчур осторожно, думаю я), а потом обнажает голову и принимает стойку по уставу, нахмурясь и делая мне знак бровью, подобострастно, чтобы я сделал тоже самое. После чего кашляет слегка и рапортует, как положено:

– Товарищ полковник, я выполнил ваше приказание. Пожалуйста, разрешите уйти.

Полковник продолжает писать. Спустя некоторое время он отрывает взгляд от бумаг, смотрит в окно, а потом снова принимается за писанину. Он имеет вид интеллектуала и кажется, что занят чем-то очень важным, возможно, в эти моменты будущее нашей социалистической родины находится в его руках. На его столе возвышается портрет Верховного главнокомандующего и несколько красных томов с золотым тиснением – возможно, труды Товарища.

Наконец полковник снимает очки, поднимает взгляд от тетради и благоволит взглянуть на нас, делая вид, что удивлен:

– А, извини меня, товарищ Лупеш. Спасибо. Свободен.

Лупеш исчезает, и я думаю: зачем я здесь и кто этот полковник. А он снова берет очки со стола, надевает их и смотрит на меня проницательным взглядом, как рассматривают букашку под лупой.

– Вы лейтенант Пóра Иоан?

Слова его звучат неправдоподобно и шокируют меня. Высший офицер, который обращается на «Уранусе» к лейтенанту на «вы» вместо «эй, ты», заслуживает восхищения. Полковник решительно мне нравится. Я отвечаю: