Наум Ним - Юби: роман

– Усе-усе, – решительно зазвенькал директор ножом по бутылке, удушая скандал на корню. – Наша мудрая партия вынесла Иосифа Виссарионовича из мавзолея вечной жизни и закопала на почетную смерть. Потому не будем переть против партии и вынесем Иосифа Виссарионовича, товарища нашего Сталина, из-за этого праздничного стола и выпьем за победу советского народа. И всем – до дна…

Вот там, когда Йеф, покачиваясь, курил на крыльце директорского дома, Недомерок и подкатил к нему со своим сочувствием – мол, не опасаетесь ли?

«Да какое там сочувствие! Это они по своим методикам тыкают постоянно – напоминают, чтобы не расслаблялся, чтобы знал, что гончие спущены… Сегодня – сочувствием, завтра – угрозами, потом – дружеским советом… Такие у них психологические опыты, чтобы было о чем в отчетах писать… Психологи-топтуны с маузерами набекрень».

– А стоило бы задуматься, Лев Ильич, – по-своему оценил молчание Йефа Недомерок и несколько вдохновился действенностью своих психологических приемов. – Стоило бы… Не мальчик уже – жена, ребенок, а вы все, извините, выпендриваетесь… Небось по вашему поводу демонстрации в Лондоне устраивать не будут – в защиту, так сказать.

– Не будут в Лондоне – устроят в Париже, – доверительно чуть ли не на ухо прошептал Йеф обалдевшему Недомерку…

Трудно сказать, продолжал бы он так же лихо дразнить гусей («гусарить», по выражению Надежды Сергеевны), если бы не вдохновляющее внимание друзей, знакомых да и просто окружавших и сочувствующих, тем более женщин. Ведь не надо обладать какими-то особыми способностями для понимания того, что именно эти внимание и расположение подпитывают его склонность к «гусарству», а оно все в большую скорость раскручивает воронку, утягивающую его из жизни.

Назад не отыграть – об этом не может быть и речи. Но замедлить вращение этой страшной воронки в его силах? Да пусть и не замедлить, но хотя бы не подкручивать самому?..

Как определить оптимальную стратегию жизни – чтобы и по совести, и по убеждениям, и на свободе? Проще всего (а может, и правильнее?) было бы успокоиться на мысли, что влиять на действия своих гебешных противников мы не в силах, а потому в нашей власти следить только за тем, чтобы по совести и по убеждениям, а продолжительность времени на свободе определяем не мы, и нечего по этому поводу беспокоиться. Но в такой позиции есть какое-то лукавство. Ведь понятно же, что если специально дразнить гусей, то время тюрьмы сильно приблизится и приблизится именно твоими действиями. Или нет?

Самой распространенной все-таки была железная позиция, призывающая ни во что с гебешными уродами не играть и поэтому даже и не пытаться влиять на их действия. Но вот Йеф, взжик и – слинял из Москвы, когда уже все вокруг сцепилось в непременный арест. И по уму слинял – в другую республику, с работой, с пропиской, то есть на постоянное жительство. А это значит, что дело его на какое-то время зависнет, потому что белорусские чекисты начнут его оперативную разработку наново. Такая система: московские коллеги отнюдь не побегут передавать свои находки собратьям по оружию – не для того работали. Справку с общей характеристикой пришлют, а все оперативные наработки будут хранить у себя. Ну а белорусские орлы невидимых фронтов, ясное дело, не предполагают, что коллеги из Москвы будут шуровать по их территории и продолжать свои оперативные изыскания. Да и никто такого не позволит. Территориальная компетенция-с-c-c…

В общем, очевидная передышка, и при том рукотворная, придуманная своими силами в противовес гебешным планам. Значит, все-таки можно влиять на их планы? Или нельзя?

Главные Йефовы споры по этому поводу были с женой. Его Надька считала, что он может (и должен) вести себя более благоразумно. Теоретически Лев соглашался, что это правильно, но на практике они по-разному представляли уровень необходимого ему благоразумия.

– Ну почему нельзя было сказать им, чего они хотели? – кричала сквозь слезы Надежда, когда ему влепили двойку на госэкзамене по научному коммунизму.

– Я правду говорил. – Левка не знал, как успокоить жену.

– И чего ты добился своей правдой? Любой дебил будет про тебя думать, что ты дубина и даже сраный научный коммунизм не смог сдать…

– И пусть себе думает.

– Да пойми же ты! – Надька как-то вдруг успокоилась. Наверное, от полной невозможности достучаться до мужа – хоть изойди слезами. – Ну услышали тебя и твою правду пять пердунов.

– Три, – засмеялся Лев.

– А с дипломом у тебя появилась бы возможность лучше устроиться в жизни и найти, в конце концов, более многочисленную аудиторию.

– Пердунов?

– Не важно кого. Более представительную. На которую имело бы смысл влиять правдой твоей и фактами всякими.

– А знаешь, Надька, если бы я был еще терпеливей и закончил аспирантуру, защитился, вступил в партию, продвинулся на серьезные посты, то однажды вышел бы на трибуну перед каким-нибудь очередным съездом и жахнул бы там всю правду и все факты – вот было бы влияние…

– Не понимаю, чего ты ерничаешь? Если бы такая фантастика была возможной – чего плохого-то?

– Да меня бы какая-то гнида там непременно спросила, а в какой жопе я сидел раньше со своими фактами и своей правдой? А еще верней, я бы к тому времени сам стал одним из этих пердунов, что за правду вкатывают неуд.

Они не могли договориться, потому что говорили о разном. Она о том, как жить, чтобы всегда всем вместе – втроем. А он о том, как развернется когда-то их жизнь: он со своей правдой – по этапу, а она с Данькой – неведомо куда.

Тогда в Москве эти разные векторы их жизни обозначились только теоретически, а сегодня утром при разговоре на шалашовой поляне, когда он сказал, что придется постараться и не искать поддержки родителей, не раскисать, а полностью отвечать за сына, – этими словами он как ножом отделил свое будущее от их жизни с Данькой.

Почуял беду, караулящую впритык за спиной? Может быть…

– Йеф-Ич! Йеф-Ич! – бежала за ним Люба Доброва, спеша сообщить что-то исключительно важное. – Йеф-Ич, вас директор искал… только что, – в два раза вытолкнула Люба, восстанавливая дыхание.

Несколько мгновений Лев Ильич выдирал себя из воспоминаний и раздумий по кускам.

Выдрал… Осмотрелся. Погожий денек. Просто исключительный денек. Йеф мудро решил, что еще не вечер (сам не понимая, как это точно).

«…Пора заступать на смену – шестиклашки бродят по школе безо всякого воспитательного пригляда. Сейчас уже не успеть забежать домой на завтрак с женой и сыном. Ничего, можно будет навестить их позже… Еще директор зачем-то искал…»

– Витя, что с тобой? – углядел Йеф Махана. – Кто тебя избил?