Наум Ним - Юби: роман

В начале июня по телеграмме Григория приехала Надежда Сергеевна с сыном. Первым делом она почти что случайно встретилась с Недомерком, который продолжал наезжать в школу в надежде, что вот он приедет, а навстречу ему откуда ни возьмись сам Лев Ильич. В тот раз он подходил к школе, лелея эту мечту, а встретил вовсе даже Надежду Сергеевну.

Разговор получился эмоциональный и совершенно бессодержательный. Недомерок отправился прочь с расцарапанной рожей под градом весьма изобретательных матюков. На следующий день Надежда Сергеевна посетила начальника богушевской милиции, но беседа вышла совсем короткой. Чуть ли не тотчас она уже выскочила из кабинета начальника, а тот остался сидеть с расцарапанной рожей и неразрешимым недоумением, чего это ему приходится расплачиваться за чужие грехи?

Через неделю Надежда Сергеевна попала на прием к начальнику областного управления КГБ. Полковник подготовился и расцарапать себе рожу не дал. Вместо этого заранее вызванные санитары успокоили буйную посетительницу своими шприцами и увезли в известном направлении. Получается, что предчувствие Надежды Сергеевны частично сбылось – ровно в том месте, где она говорила о себе и о Даньке. Его забрали в детдом инвалидов уже на следующий день.

Тут же родилась сплетня о том, что начальник областной безопасности, чтобы обрубить все концы, посадил в психушку вдову ранее замученного им же антисоветчика. Откуда рождаются подобные нелепые сплетни, никто не знает, даже профессионалы государственной безопасности. При этом такие сплетни очень точно соответствуют отношению нашего народа к бойцам невидимого фронта, даже когда они не соответствуют реальным событиям. А главное, с подобными сплетнями не в силах совладать вся эта самая госбезопасность. Против сплетен (особенно сплетен, так похожих на правду) даже они бессильны.

В республиканском КГБ работники, допущенные к самой секретной информации, перемигивались со значением.

– Слышали, чего учудили в Витебске? – как бы спрашивал первый подмигивающий.

– Еще бы! – как бы отзывался подмигивающий в ответ. – Что с них взять? – палачи отмороженные, – мигал он, завершая обмен особо секретной информацией, и высматривал, кому бы подмигнуть дальше…

В Богушевском интернате муссировали те же сплетни, но не подмигивали, а выпивали на помин Льва Ильича (не чокаясь) и во здравие Надежды Сергеевны с дитенком (с чокам и расплесканием). В общем, как не чокнется кто, так и знай – это на помин, а как чокнется – это уже за Надежду Сергеевну.

Недомерка из-за этого заздравно-поминального стола гнали нещадно. Время от времени он наезжал в школу, но уже не по службе, а по собственной воле, надеясь отыскать своего подозреваемого. Ему ничего не оставалось, как холить эту надежду. Из управления его поперли, для начала – в безвременный отпуск.

– С глаз моих вон долой, – напутствовал начальник. – Пока мы тебя не проверим и не установим, как ты его завалил. А лучше бы поберег силы своих товарищев и сам во всем сознался…

Начальник управления, отстраняя капитана, пытался оградить себя от идиотских подозрений минского руководства и от кособоких взглядов разномастных областных чиновников. А что он еще может? Только показать, что ведется проверка, и держать морду сейфом с грифом секретно.

И вот сидит Недомерок за дверью котельной и чутко вслушивается в поминальный гомон за столом. Он предполагал, что работники школы состоят в преступном сговоре и прячут Льва Ильича из злобной неприязни к органам и к нему лично.

Это было не первое поминальное веселье в честь Льва Ильича и, конечно же, не последнее. Йефа вспоминали чуть ли не каждый день, и совершенно естественным образом всякий вспомин рождал идею выпить за это самое дело, чтобы вспомнить уже не мельком на бегу, а по-настоящему и вразумительно. Так продолжалось изо дня в день и довольно долго, нарушая устоявшийся многими годами школьный распорядок.

– Пора, мужики, это дело притормозить, – решился Федор Андреевич урезонить школьных работников. – Сами знаете, я к Ильичу всегда был всей душой, но это ни в какие ворота. Пора эти поминанки заканчивать. Работы не робятся, у Григория вона целая фабрика нечиненных машин, даже дети ходють неприкаянные…

– И никак это не связано с нашим горем, – качнулся несогласием Степаныч. – Машины сабе стоят, а мы тута трошки на помин, и усе это совсем друг от друга в отдельности…

– Усе в мире связано, – осадил Федор Андреевич завхоза. – Я такие умные слова слыхал, что если в Японии бабочка крылом…

– Знаем-знаем, – обрадовался Алексей Иванович, – а потом воробушек прыг, значит, прыг сабе… Это из кино, а не из умных слов.

– Я про другую бабочку, – утихомирил Федор Андреевич электрика. – Так вот, если она в Японии своим крылышком брякнет, то на Америку цунами грохнет. Ну или наоборот: бабочка в Америке, а цунами в Японии. Во как все друг с дружкой повязано и друг от дружки меняется. – Директор еще раз поднес к носу непочатый стакан, нюхнул и решился – не чокаясь. – А вы говорите… – выдохнул он самогонным смрадом.

– Это у их там, в Америках и Япониях, все меняется одно от другого, – завозражал Степаныч. – А у нас ничога не меняется. Хоть атомную бомбу на нас взорви – усе будет, как и был о : очухаемся, отстроимся, поизбираем сабе таких же упырей в правители и заживем по-старому…

– А хотя бы и так, – неожиданно согласился Федор Андреевич. – Тем более пора возвращаться к привычной работе, – вывернул он к тому, с чего начал.

– Это же какую силу воли надо над собой учинить, чтобы отставить наше горе в сторону? – взялся сокрушаться Алексей Иванович.

Степаныч повернулся утешать коллегу.

– Если над собой усилиями себя не совершать, то и человеком можно перестать остаться, – закрутил он штопором какую-то свою мысль и тут же взялся раскручивать обратно: – Это я к тому, что без усилиев человек может и в скотину… Иногда глаза разлепить апосля вчерашнего и то требует усилий. А если не разлеплять, а остаться лежать сиднем, то можно свинья свиньей…

Григорий не включался в эти беседы. Иногда он не слышал и вовсе, о чем говорят собутыльники, – будто кто-то властный и могущественный выключал звук, а люди продолжали шевелить губами, жестикулировать и безуспешно доказывать один другому свою немую правоту. Но слова Степаныча о необходимости усилий его зацепили.

«И верно ведь, – подумал он. – Только чтобы остаться человеком – не стать лучше, не стать умнее или добрее, а просто остаться человеком, – только это требует постоянного труда…»

Федору Андреевичу надо было срочно переходить от уговоров и увещеваний к сугубо отечественным способам управления хозяйством. Без этого хозяйство начинало сбоить по всем сторонам.