Наум Ним - Юби: роман

– А с чего это они тебе коллегами стали? – не очень приветливо отозвался Федор Андреевич, рассчитывающий на встречу более высокого уровня (даже разнос желательно получать от серьезного начальника, а не от попрыгунчика на посылках).

– Значит, правильно жалуются, – по-своему расценил нелюбезность Федора Андреевича инструктор. – Ты и впрямь их не любишь.

– Мне, признаться, есть кого любить и без ваших коллег.

– Вижу-вижу, – заулыбался в ответ инструктор, кивнув на Алевтину. – При ней-то и не поругаешь.

– Это наш секретарь… тоже коллега… Алевтина Николаевна. Ругай при ней – у меня от партии секретов няма…

– Вот и ругаю. Поручили передать… Слухи всякие… Ты сам знаешь, – затарабанил инструктор, но вырулил в убедительную гладкость. – А слухи отражают, но отражать должны правильно, а неправильные сплетни роняют достоинство, куда не поднять, а в наше сложное время нам, как никогда, надо защищать светлые идеалы, на страже которых всегда…

Монолог инструктора был абсолютно невразумителен и при этом полностью понятен. Да и интонации его были вполне дружелюбными. Федор Андреевич позволил себе несколько расслабиться и подумал, что Алевтину можно бы и не таскать с собой.

– Но между нами говоря, это форменный ужас, – понизил голос инструктор. – Замучить в подвале… страшно подумать даже…Только разные там ля-ля все равно на замок…

– Кто это у нас тут? – благодушно забасил третий секретарь, колобком вкатываясь в кабинет инструктора. – Не тянись ты, – махнул он рукой на подчиненного, – все равно никакой выправки! Вот на Федора Андреевича любо-дорого посмотреть: вишь, как надо перед начальством… А вам, милая дама, и вставать не надо – это перед вами… Кого это ты нам привез, Федор Андреевич?

– Это наш секретарь всей партии… Так сказать, лицо партийной организации школы…

– И не только лицо, – облизывался секретарь, на что и рассчитывал Федор Андреевич. – Я бы сказал – фигура партии. Вот на кого должна равняться наша партия в смысле фигуры…

– И лица, – добавил Федор Андреевич.

– Ну, про это я молчу. Если бы нашей партии такое лицо… – Он не решился закончить вслух свою достаточно крамольную мысль, что это и была бы партия с человеческим лицом, как мечтают некоторые клеветники по их клеветническим «голосам».

Третий секретарь уселся между Федором Андреевичем и Алевтиной Николаевной на стульях у стены, как какой-то обычный директор, вызванный на торжественное вручение партийного выговора.

«Чудные какие дела, – удивлялся Федор Андреевич. – Эдак всей партийной дисциплине может настать каюк. А что потом?..»

Про потом даже думать не хотелось. Маячили мрак и разруха.

«Если партийные руководители начнут так вот запросто обнимать своих посетителей, то и до голода недалече, – продолжал недоумевать Федор Андреевич. – А может, ему просто захотелось пообжиматься?..»

– Вот гляжу я на тебя, Федор Андреевич, – мечтательно заурчал Третий, продолжая приобнимать Алевтину и директора, – гляжу и думаю: а не устроиться ли и мне в такую же школу – жить себе помещиком на свободе, и чтобы такие вот красивые крестьянки вокруг…

– Барщину заведете или оброком ограничитесь? – поддержал начальственную шутку Федор Андреевич.

– А ты что посоветуешь? Я в этих сельхозтонкостях не специалист. Я же по культуре в основном руковожу… А в сельском хозяйстве я силен только чтобы поесть, – засмеялся собственной шутке Третий.

«То-то и оно, – ворчал про себя Федор Андреевич. – Отрастил лицо ажно и на загривок – теперя только в помещики осталось…»

– А не опасаетесь в помещики-то? – спросил Федор Андреевич.

– А кого мне опасаться? Я третий человек в области, все, считай, подо мной.

– Так если в помещики, то уже и не третий, а, так сказать, первый… первый помещик в стране, – встрял в разговор инструктор.

– А кое-кому это не понравится, – остерег Федор Андреевич. – Оне же не для того всех помещиков под корень, чтобы те снова поразвелись. Не для того… А как они умеют с людьми, мы нынче знаем…

– Да, страшное дело, – уже серьезно сказал Третий.

Он сразу же прекратил обнимашки, вскочил и забегал по кабинету, похлопывая всякий раз инструктора по плечу, чтобы тот сел, но тот все равно вскакивал, когда начальник опять оказывался рядом…

– Страшное дело, – повторил Третий, – сгубили человека, а ты и говорить не смей… Палачи – одно слово. Но ты не смей! – остановился он напротив Федора Андреевича. – Время такое: сметь не смей!.. Мы не смеем, и ты не смей… Чтобы я больше ни-ни!.. Палачи, чего поделаешь? – он развел руками. – Ни-ни… Всяк разговор про то пресекать нещадно. Ты знаешь, я знаю, все знают, а больше – чтобы никто…

– Как странно тут нынче, – передернула плечами Алевтина, выходя вперед директора на промозглую улицу (то ли от промозглости этой плечами передернула, то ли от того, что странно ей тут, – не разъяснила).

– Чего странного? – не дождался пояснений Федор Андреевич. – Странного, спрашиваю, чего?

– Да вот обжималки эти… Никогда такого не было. Начальник блюдет свое место, а посетитель знает свое. Не к лицу…

– К тебе, Алевтина, любой с радостью – только дай!

– Да ну вас… Я не про то. Я же чую, кто с чем лезет обниматься. Тут не для страсти, прости господи, а для публики, – мол, смотрите, какой я простой и как я с народом душа в душу.

– Дурное время настало, Алевтина, я тебе скажу. Если таким макаром и дальше, то жди беды, – озвучил свои горестные недавние мысли Федор Андреевич. – Либо голод настанет, либо чего похуже… Это им примеры с Москвы подают, что теперь надо душа в душу, а не через мать-перемать – вот они и стараются. Но хоть вывернись, а натура своего требует. А как всего хутчей возвернуться к старому управлению? Беду накликать, а уж там рули, как умеешь, но – кровь с носу – держи всех в кулаке… Вот так они, Алевтина, нам беду и устроят.

– Что-то совсем вы не в духе, – попробовала Алевтина остановить откровения директора. – Радоваться надо, что убрались из обкома без потерь – ни выговора, ни замечания. Когда сюда ехали, о таком и не мечтали, а вы всё недовольны.

От обкомовского крыльца идти надо было направо, и почти сразу на перекрестке еще раз повернули направо – лицом прямо в порывы осеннего ветра с иголками мелкого дождя. Над высокой обкомовской оградой выблескивала спираль колючки, за которую цеплялся стылый ветер осени. Дальше путь лежал прямо, не сворачивая, до вокзала, но можно было и подъехать пару остановок. По правую руку бронзовый Машеров мокнул без шляпы и смотрел на прохожих безо всяких новомодных послаблений и уж точно безо всякого намерения обниматься, к тому нечем было бы ему обниматься, приди такая дикая мысль в его бронзовую голову…