Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

Лидия неловко запрыгнула в кабинку и покачнулась, обретая равновесие. Внизу села в свой кофейного цвета автомобильчик и поехала домой, глядя строго перед собой сухим напряженным немигающим взглядом. Дома горничная бросилась, чтобы принять пальто и шляпку, но Лидия таким резким жестом отстранила ее, что та в испуге отшатнулась.

– Что Марыся? – бросила Лидия коротко.

– Уже спят-с.

Кивнув, Лидия стремительно пересекла пустой холл, столовую и гостиную. Збышека нет. Кажется, деловой ужин с партнерами. Хлопнула дверь спальни. Деловито раздевшись, она легла в постель и через минуту уже спала, глубоко и ровно дыша. Проснувшись в обычное время, она тщательно совершила утренний туалет, долго выбирала костюм и наконец остановилась на легком весеннем платье в крупных цветах – слишком легкомысленном, как сказала бы она сама полгода назад. С удовольствием оглядев себя в зеркале, она вышла к завтраку и, с аппетитом поедая омлет и тосты с клубничным джемом, увлеченно рассказывала Збышеку о вчерашней съемке и расспрашивала про деловой ужин. Рассказ мужа о том, как директор харьковского филиала банка, седобородый старик, принял восходящую звезду Машу Клер за официантку и дал ей на чай три рубля, страшно развеселил Лидию, и она смеялась до слез. Поднявшись, она ласково поцеловала Збышека в лоб. Тот схватил ее руку и не отпускал, пока она сама не вытянула из его жаркой ладони холодные пальцы.

Первым делом Лидия отправилась в цветочный магазин. Она любила, чтобы во всех комнатах стояли разные цветы. Увидев ее в дверях, хозяйка лавки ойкнула от восторга и набросила на прилавок лоскут черной ткани – на черном цветы смотрелись особенно ярко и заманчиво. А продавщицы уже несли охапки нежной тепличной зелени. На прилавок легли гроздья сирени – темно-лиловой, похожей на недозрелый черный виноград.

– Какая она у вас… растрепанная, – недовольно проговорила Лидия, почувствовав мгновенный укол раздражения.

Продавщица раскинула перед ней тюльпаны, тугие нераскрывшиеся чашечки которых, казалось, скрывали по Дюймовочке. Тюльпаны показались Лидии надутыми. Раздражение нарастало. Пионы она назвала колючими, розы – надменными, ирисы – хищными.

– Есть у вас хоть что-то приличное? – спросила Лидия срывающимся голосом, нервно натягивая перчатки.

Хозяйка суетилась, делала испуганное лицо, умоляла обождать и подавала продавщицам знаки жестами – скорей, скорей, несите еще, – а те бежали к прилавку все с новыми и новыми букетами. Но Лидия уже устремилась к дверям. В авто она села, едва сдерживая слезы. «Какая подлость – предлагать ей эдакую гадость»! День потускнел, разбросав по небу ошметки грязно-серых облаков. Истерика билась в Лидии, но, делая огромное усилие, она не давала ей вырваться наружу.

Ткнув ногой в педаль газа, она пустила авто вскачь по ялтинским взгоркам, и то запетляло в проулках, выскочило на набережную, нырнуло в проходной двор, запуталось в ниточках и узелках улиц и перекрестков, сделав круг, вновь вынырнуло у цветочной лавки и понеслось дальше. Ветер обнимал Лидию плотным коконом. Закладывало уши. Застилало глаза. Она не понимала, куда едет, пока впереди не показался фасад с двумя гигантскими куклами по обе стороны от входа. Театр. Авто, взвизгнув, точно побитая собачонка, замерло. Через минуту Лидия уже стояла в театральном фойе. Никем не замеченная, она поднялась по лестнице и проскользнула в ложу – ту самую, откуда несколько месяцев назад смотрела, как Басби проводит отбор танцорок.

Он снова был на сцене. И снова вокруг него толпились танцорки – несколько десятков молоденьких девиц в коротких панталончиках и юбчонках, обтягивающих упругие попки. К попкам крепились длинные кошачьи хвосты. На головах у девиц красовались шапочки с кошачьими ушками. О, как ненавидела Лидия эти упругие попки, голые ножки, прямые спинки, высокие грудки, хорошенькие головки! Она не подозревала, что для Басби их обладательницы – всего лишь живые циркули, созданные для того, чтобы чертить на сцене придуманные им геометрические танцевальные фигуры.

Басби бродил по сцене с металлической линейкой, время от времени присаживался на корточки, вымерял на полу расстояние и передвигал одну из девиц.

– Встань-ка сюда, милая, и не косолапь, а то выгоню. Держись ровно в двух шагах от «розового трико». А ты, – обращался он к «розовому трико», – в прошлый раз чуть не сбила зеленые гетры. Полегче, милая, полегче. Не на плацу. Вот так хорошо, – наконец сказал он, поднимаясь и оглядывая ряды танцовщиц. – Начинаем! – Но тут выражение его лица изменилось: – Какого черта! Где реквизитор? – крикнул он, и эхо разнесло по пустому залу клочки его резкого голоса. – Я что, бегать за ним должен? – кричал Басби. – Где хвост? Почему нет хвоста? Сколько можно повторять – я не могу репетировать без хвоста!

Двери распахнулись. Вбежал всклокоченный реквизитор с черной тряпкой и игольной подушечкой в руках. На лице его было такое выражение, будто он увидел извержение Везувия.

– Прощенья просим, – пробормотал он и, подскочив к Басби, начал колдовать у того за спиной. Через минуту черная тряпка превратилась в огромный толстый плюшевый хвост на проволоке. Пришпиленный к брюкам Басби, хвост гордо поднимался у него над головой.

– Прекрасно, – Басби сразу смягчился. – Повторяем за мной! – Он медленно двинулся вдоль сцены, слегка приседая, переступая с носка на пятку и делая руками плавные кошачьи движения. – Мяу, мяу! Мяукаем, барышни, мяукаем! Не слышу внятного мяуканья! Работаем хвостами!

– Мяу, мяу! – нестройно повторяли танцовщицы, двигаясь за Басби на полусогнутых ножках, плавно взмахивая руками и виляя хвостами. Одна из девиц подскользнулась и плюхнулась на пол. Остальные захохотали. Басби оглянулся со зверским выражением лица, но, увидев распластанное тело, не удержался и тоже расхохотался.

Злость и горечь закипали в Лидии. «Вот он. Жив, здоров и невридим. Ничего не случилось. Бегает по сцене с дурацким хвостом и мяукает. Паяц! Это просто… просто насмешка! Да он о ней и не вспомнил». Она хотела уйти – нечего ей здесь делать! – но не смогла встать. Ноги не слушались. Глаза неотрывно следили за Басби. Если бы она могла, то выбежала бы на сцену и ударила его. Луч софита неожиданно ударил ей в лицо. Она зажмурилась, и слезы выступили у нее на глазах.

Из-за кулис высунулась кудлатая голова и что-то негромко сказала. «У-y-y!» – пронеслось над залом. Поток девушек схлынул со сцены и выплеснулся в фойе. Мгновение – и Басби остался один с поднятой ногой и «Мя…», замершим на губах.

– В чем дело? – закричал он, поворачиваясь к кудлатой голове.

– Жалованье. Кассир вернулся из банка. А вас, между прочим, ожидают-с, – и голова скрылась.