Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

Его голос еще гудел, еще в воздухе витал запах кожаных ремней и терпкого одеколона, а он уже исчез – не в небе, а под землей, нырнув на станцию подземки «Тверской бульвар». Чудеса. Чудеса.

В «клоповнике» Анатольева – гостиничке на пять номеров над кабаре «Чертог экспериментов» – Басби прижился. Во сне ему казалось, что он спит на крышке кастрюли, в которой кипит наваристый супчик: то макаронины подрагивают, то бузит фасоль, то пыхтит сельдерей. Концерты шли чуть ли не до утра, с повара снимали колпак только насильно – он беспрестанно что-то жарил, взбивал, подбрасывал сковородки и тарелки. Сквозь сон было не разобрать: может, внизу шумел и не повар, а мастер разговорного жанра с номером «Немой оратор». Серьезный рыжебородый господин появился, кажется, пару недель назад, и быстро стал собирать аншлаги. Он тащил на сцену разнообразные предметы – старенький аппарат дагерротипа, резиновую грелку, книжную полку с одиноким приклеенным томиком стихов – и, взаимодействуя с рухлядью, не произнося ни слова, в пантомиме излагал перед аудиторией свои концепции. О войне, о мире, о ревности и страсти. Застенчивое выражение не сходило с его лица. Посетители радостно гудели, пощелкивали клавиши рояля, который Басби настроил по приезде. Гул с нижнего этажа проникал в его сны, и в них царило путаное веселье. Иногда он просыпался, смотрел в темное окно и не сразу понимал: ему снится собственная репетиция или внизу, несмотря на рассвет, еще идет кутерьма. Эта житейская двусмысленность успокаивала. Улыбаясь, он опять проваливался в сновидения.

К Москве он привык. В «старые москвичи» не лез, да и театральный люд оказался по большей части провинциальным, все повидавшим на своему веку. Лоск приобретался в столице, где театральные сцены росли как грибы, и каждому находилось место. Над спектаклем своим, «Сбежавшей куклой», Басби немного посмеивался: для столицы сюжетец совсем уж наивный и ярмарочный. По ходу репетиций хотел даже внести кое-какие «новации», дабы польстить Анатольеву и новым приятелям. Но нужен был особый – «московский» – трюк. Не цирковой, а с внутренним смыслом, как говаривали мхатовские знакомцы.

На следующий день после посещения театра Мейерхольда он стоял на летном поле в Тушино. Приехал первым. Ни Чкалова, ни Златовласки еще не было. И первый, и вторая вчера исчезли в летних обморочных сумерках, будто и не бывало. Один скрылся под землей. Другая упорхнула на таксомоторе, едва попрощавшись. Приглашение полетать казалось шуткой – да и было ли оно, не померещилось?

День выдался жаркий. Ранние солнечные лучи нежно гладили щеки. Ветер играл травой, растущей на поле меж бетонных плит, закручивал в рыжие выгоревшие струйки. Надеть чкаловский шлем Басби постеснялся – не хотелось выглядеть по-дурацки. Надел кепи, короткие клетчатые спортивные брюки, гетры и тяжелые ботинки на толстой подошве.

От ангара, будто наспех сложенного из остатков самолетов, где располагались склад, ремонтная мастерская, а заодно и летная контора – обшарпанный, крытый клеенкой стол с телефонным аппаратом, – подошел механик, протянул Басби потертый кожаный шлем, круглые темные очки. Надел на плечи сложенный мешок – «парашют, без него нельзя, не разрешают», – затянул ремни. Показалась высокая широкоплечая фигура. Чкалов подошел широким шагом, весело хлопнул по плечу.

– Где же ваша золотоволосая мадонна? Обманула?

Озабоченно взглянул на ногу Басби.

– Не обращайте внимания, – ответил тот на немой вопрос. – В Ялте я уже летал, и не раз. Там все летают. Общее поветрие.

Самолет был чудной – ярко-красный биплан с белыми пятиконечными звездами на крыльях. Залезли в кабину. Задвинули стекла. Самолет помчался гигантскими тряскими скачками по полю. Еще минута – и они взмыли вверх. У Басби теснило грудь. Он давно не летал и не подозревал, что так соскучился по полетам. Впереди – спина Чкалова, перетянутая ремнями. Тот что-то кричит. Что? Собирается входить в штопор? Но… Это же одна из самых сложных фигур. Смертельно сложных. И сладко, и страшно. Вверх, вверх! Выше! И – резкий спуск. Уши закладывает. Самолет вращается, крутится волчком во всех трех направлениях. Вот уж действительно – ввинчивается в воздух штопором. Дыхания не хватает. Сейчас они упадут. Взрежут землю, точно пуховую перину – только клочки полетят. Чкалов хохочет. Объясняет, куда тянуть руль, как останавливать вращение.

– А сейчас – перевернутый штопор.

Господи, это еще что такое? И снова – вверх. Самолет переворачивается. Басби повисает на ремнях. Земля – над головой. Солнце – под ногами. Все кружится, несется, мелькает. Мир – вверх ногами. В голове – гулко. В глазах – пестрые всполохи. В сердце… А-а-а! Басби не замечает, как, широко открыв рот, кричит во весь голос. А-а-а! В сердце – восторг!

Он не помнил, как они приземлились, как вылезали из самолета. От напряжения больная нога онемела, и он медленно и трудно направился к ангару, припадая на нее.

– Вы молодец, – раздался сзади голос Чкалова. – Могли бы летать по-настоящему. А красавица ваша так и не пришла.

В ангаре было сумрачно и прохладно, но в глазах еще плясала солнечная рябь. Теперь он знает, что делать. Знает, какой трюк ему нужен. Поставить все с ног на голову! И – танец-штопор. Да, именно так! Он уселся за стол, снял телефонную трубку. Позвонить Златовласке и быстро – в театр. Трубка голосом горничной лепетала что-то невразумительное. Барышня на лекции. Будет поздно. Кто спраши… Он не дослушал. Нетерпение жгло его. Рукопожатие. Прощальные слова.

Примчавшись на репетицию, он выстроил на сцене кордебалет и – задумался. Час сидел перед коленками в трико. Коленки подрагивали. Кто-то чихал. Басби вздыхал. Прикрыл глаза – в голове засновали цифры: переворачивались тройки, надувались и превращались в восьмерки, шестерки лезли в девятки.

– Кто умеет стоять на голове?

Скептические улыбки. Девчонки балетные артачились. Да и годны для такого предприятия были немногие.

– Кто сейчас встанет на голову, перейдет из кордебалета в солистки, – сказал Басби, и вверх робко потянулось десятка два рук. Басби зааплодировал. – Надо продержаться буквально две с половиной минуты! Назовем новый номер «Жизнь вверх тормашками»! У публики точно закружится голова.

Первая реакция будет такая: в партере подумают, что кресла неожиданно перевернулись в темноте. Паника! А нам этого и надо – оптический обман! Фокус. В сущности, достойный старика Визга. Бредовая, конечно, идея, – дискутировал Басби со своим внутренним голосом. И знал, что бредовая идея уже им овладела.

В день премьеры сладкий московский июнь разметало ветром: нависли серые тучи, то и дело сверкали молнии, императорская метеослужба обещала бурю. Басби это нравилось. С композитором и дирижером он поговорил за пару часов до спектакля.