Юлиан Кавалец - Современная польская повесть: 70-е годы

Прокурор (к Б. М.). Обвиняемый, припомните, на следствии вы говорили и еще об одной причине остановки.

Б. М. (молчит).

Прокурор (второму обвиняемому, который засыпает Б. М.). А вы помните? Почему остановились?

Второй обвиняемый.Чтобы еще несколько раз хлестнуть веревкой А. В.

Судья (к Б. М.). Почему били на краю зарослей?

Б. М. (молчит).

Второй обвиняемый.Потому что Б. М. сказал: приложи его пару раз веревкой по спине, а то он замедлил бег на гребне дамбы.

Судья (второму обвиняемому). Что такое гребень дамбы?

Второй обвиняемый.Верхняя часть, вершина.

Прокурор (к Б. М.). Замедлил ли А. В. бег на гребне дамбы?

Б. М.Да.

Прокурор (второму обвиняемому). Действительно А. В. замедлил там бег?

Второй обвиняемый.Может, и замедлил.

Судья (второму обвиняемому). Точно замедлил?

Второй обвиняемый.Может быть…

Прокурор (к Б. М.). Что было потом?

Б. М.Потом мы вышли на широкую тропу, ведущую к берегу.

Прокурор (к Б. М.). Как вы себя вели, обвиняемый, когда А. В. тащили по тропе?

Б. М. (молчит).

Прокурор (второму обвиняемому). Как вел себя Б. М., когда вышли на тропинку?

Второй обвиняемый.Он опять хлестнул А. В. по ногам.

Прокурор (второму обвиняемому). Один раз?

Второй обвиняемый.Несколько раз.

Прокурор (второму обвиняемому). И опять перечислялись имена?

Второй обвиняемый.Было такое.

Прокурор (второму обвиняемому). Попрошу вас повторить.

Второй обвиняемый.Опять то же самое: это за Л. Ц., это за К. З., это за М. Я., это за изнасилование ясновельможной паненки.

Прокурор (второму обвиняемому). Только перечисление?

Второй обвиняемый.Ну, еще добавлял, что Л. Ц., К. З. и М. Я. тоже чувствовали боль, когда их били люди А. В., и что К. З. от этих побоев умер.

На этой странице книги судебного процесса, примерно посреди нее, имеется отступ, а после большими буквами написано — заседание при закрытых дверях.

Заседание должно было быть закрытым, поскольку речь шла об изнасиловании ясновельможной паненки: это было захватывающее чтиво — я имею в виду не наготу ясновельможной паненки, наготой женщины меня не удивишь; да впрочем, в этой части показаний содержится не столько описание наготы, сколько тщательное расследование факта: принимал ли А. В. участие в изнасиловании, а если нет, то не подговаривал ли других не робеть и добраться до ясновельможной паненки; но все события, связанные с этим — как можно судить по данному разделу документов, — невероятно трудно с точностью восстановить, поскольку происходили они в невероятной сумятице, когда недалеко от дворца и дворцовых построек еще шли бои, война еще не кончилась и, хотя немцы отступили (а бежали они лишь после ожесточенных боев, когда в течение нескольких часов дворец не раз переходил из рук в руки), еще долгое время пули сыпались на дворцовые постройки; а потом все затихало, и тогда господское имение бывало ничейным.

В той части процесса, которая проходила при закрытых дверях, необыкновенную бойкость продемонстрировал адвокат; по стенограмме чувствуется, что он чрезвычайно ловко охотился за малейшими деталями и за любым словом, которое могло бы дать ему повод заронить подозрение, что А. В. каким-то образом ответствен за то, что случилось с ясновельможной паненкой; кроме того — что тоже можно почувствовать, читая данный раздел протоколов, — это дало бы адвокату возможность показать порочность личности А. В., и еще его деятельность, а в результате появилась надежда на смягчение решений суда, включая и приговор участникам карательной группы, которая, действуя под непосредственным руководством Б. М., самым жестоким образом расправилась с А. В. в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое апреля 1945 года.

Что касается того, что произошло с ясновельможной паненкой, то бойкость проявил не только адвокат, но и прокурор, и все члены суда, и главный свидетель, которым — вот чудеса-то — оказался двенадцатилетний однорукий мальчик, и этот мальчик, несмотря на прифронтовую сумятицу, а может быть, и именно благодаря этому, многое подсмотрел и подслушал.

Не знаю, возможно, я ошибаюсь, а возможно, и нет — но от этого весьма обширного раздела судебных протоколов веет не только желанием добраться до объективной истины, но и нездоровым любопытством, охотой посмаковать, что ни говори, нечто любопытное, такое, что может вызвать не только профессиональный, но и чисто человеческий интерес; и вот сперва многократно пережевывается фраза — может, хотите попробовать господского мясца, — сказанная якобы в момент наступления неожиданной, внезапной тишины, тишины после долгих часов стрельбы и взрывов, тишины, которая была так внезапна, что показалась громче стрельбы; и все так изменилось, что в этой тишине стрельба казалась тишиной; и вот в этой нетихой тишине кто-то — не установлено, кто и где — довольно весело, слишком весело для недавней стрельбы и столь внезапной громкой тишины, сказал — может, хотите попробовать господского мясца?

Странная это была фраза, она могла означать что-то связанное с кухней или кладовкой, но позже выяснилось, о каком «мясце» шла речь; речь шла не о чем-то там с господской кухни, а о живой и обнаженной ясновельможной паненке, которая сидела тогда в подвале, под развалинами правого крыла дворца.

Позже оказалось, что изнасилованию, так заинтересовавшему судью и особенно адвоката, предшествовало еще одно изнасилование; иначе почему бы ясновельможная паненка оказалась голой?

Итак, с полной уверенностью можно утверждать — суд тоже пришел к этому заключению, — что ясновельможную паненку раздел и сделал с ней, что захотел, какой-то солдат, который воспользовался кратковременным затишьем в стрельбе, а потом опять разразилась стрельба, и на дворец посыпались снаряды, со стен повалились кирпичи и штукатурка, и все скрылось в дыму и пыли; как ясновельможная паненка могла тогда искать одежду, ну как могла…

Она быстро пронеслась вниз по лестнице и оказалась в подвале.

Жители деревни знают, почему она, когда приближался фронт, не смогла присоединиться к своей семье, не убежала вовремя; дело было в лошадях, ее любимцах; она хотела бежать вместе с ними и начала их спрягать по нескольку и привязывать сзади к повозкам; и возможно, это удалось бы ей, и она сумела бы убежать со всей своей семьей, да и табун погнать, но неподалеку началась стрельба, лошади переполошились, трудно было успокоить их и привязать к повозкам, а тут еще ясновельможный пан и ясновельможная пани и другие члены семьи стали торопить ее и кричать, чтобы она оставила лошадей и спасалась сама.