Вероника Кунгурцева - Сад

Она бродила по саду. Тихому, точно задремавшему под полуденным солнцем. Вдоль забора, вверх — параллельно саду — шла дорога, уводящая от главной асфальтовой дороги. Сад заканчивался у изгиба этого бокового пути, дальше дорога круто взмывала вверх — все сужаясь и сужаясь — и превращалась наконец в тропинку — вела она к чайным плантациям, потом, взобравшись на гору, тропинка вновь расширялась в дорогу и уходила в неизвестность.

Надя вернулась домой: Натальи Иванны уже не было.

Сидели друг против друга, обедали. Мать вздыхала:

— Худючая стала… страшно смотреть.

Повздыхав, начала выговаривать:

— Сад запустила… ничего нет у тебя. Ничего не растет. Кукурузу поздно сажала, у людей уже какая, а у нас какая?

Милая, милая мама. Надя рада была всему — говори, говори, только чтоб не было этой глубинной тишины, этого подводного мрака, когда луна качается перед самыми глазами, протяни только руку — и дотронешься, но руки не поднять, но луна — не луна, отражение луны.

Мимо окна — чуть выше подоконника — пролетели друг за другом три бабочки, через минуту — только в обратном направлении — еще одна (или вернулась которая-то из прежних?), будто там, за окном, дорога бабочек…

Мать говорила:

— Обленилась ты, Надя, совсем обленилась, и работать не работаешь, и помогать не помогаешь. Лежишь да лежишь. Разве можно так убиваться?.. Ты же молодая — найдешь еще себе…

— Мама. — Надя вздохнула. — Никто и не убивается.

Ушла, качая головой:

— Вот в отца… Тот тоже был — не расскажет никогда ничего, не поделится.

Вся в отца…

Он погиб, когда Наде было пять лет. Ей пять, Жанке два года. Бедная мама. Шел выносить мусор — мусор они до сих пор выбрасывают в обрыв, за дорогу, — грузовик из-за поворота вынырнул, и все. Мать говорила, он терпеть не мог техники, особенно движущейся (странный был — тогда технику все любили), от машин шарахался как черт от ладана, вот и…

Он помнился Наде совсем седым — он был гораздо старше матери, — в очках с треснувшим стеклом, и еще как мать зовет его обедать — честит на чем свет стоит, а он не идет, сидит у себя наверху, в холоде, один.

Мать говорила про него разное: что он цыган, что он тюремщик, что он какой-то космополит.

Надя его побаивалась.

Надя взглянула на картину: неделю назад пейзаж, казалось, вросший в стену, упал оттуда. Обрушился с таким грохотом, что Арап завыл на улице.

Упала картина лицом вниз. Надя решила хоть обтереть ее, раз такое дело; она водила тряпкой, собирая пыль, и вдруг под ее рукой проступили буквы, Надя, заинтересованная, быстро смахнула остальное. Открылось вот что: «Наденьке на счастье». И пониже: «от папы».

Надя сидела на скамейке под хурмой. Окна в доме были открыты, и она видела угол картины, висящей на стене. Слабо стукнула калитка — она напряглась всем телом: и Арап не залаял…

Но прошли минуты — никто не появился здесь, за домом.

Она так и не свыклась с тем, что его не будет. Она не понимала ту себя — как она могла?.. Что с ней было тогда?.. Что за наваждение? Из-за какого-то букета цветов вырубить весь сад…

Ну да, любовь не с первого взгляда. Бывает и такое, она сама вылепила его сердце — похожим на свое лицо и сама же разрушила созданное. Неужели ничего больше не будет?.. И некого винить.

Он писал там, что плачет по ночам, глядя на нее… (Господи, прижаться к нему, уснуть под его рукой.) На это она не обратила внимания, она проскользнула мимо этого, потихоньку, как убийца. Видеть это ей было невыгодно. Потому что ей нужен был взрыв — взрыв во что бы то ни стало. Если бы этих цветов не было — она бы их выдумала.

— …и сбежал, — услышала она конец фразы.

— Да, что говорить, Наталья Иванна, попользовался девкой, и все. Пил-ел, видать, здесь, жил на всем готовеньком. Что еще надо… Проходимец, видать, какой-то. Мало ли их сейчас, проходимцев-то… А девка мучайся… Я уж ей говорю, я уж ее ругаю… Уеду — дак вы уж посматривайте тут за ней, Наталья Иванна.

Надя мучительно, до слез, покраснела.

Как, как они смеют…

Ей вспомнилось, как она предавала его, все предательства маленькими уродцами выстроились перед ее глазами. И сейчас — новое предательство. Она слушает — и ничего не говорит, значит, она заодно с ними слушает, а защитить его не может. Они заставили ее посмотреть на него их глазами, их нелюбящими глазами.

Нади поднялась и скрылась в саду.

Почту приносили поздно: в промежуток от трех до шести. Надя (если мать не видела) по нескольку раз в день подбегала к ящику, пока в нем что-нибудь ни оказывалось — обычно газета, иногда журнал. Писем не было.

Надя поднималась по тропинке — с пустыми руками. Мать ждала ее у крыльца. Взглянув, как она качает головой, Надя поняла: опять будут слова, которых не должно быть. Как она не понимает?..

— Все ждешь?

— Ничего я не жду. Уж газету нельзя посмотреть. Мама…

Ей уже хотелось прежнего одиночества, когда она всласть могла предаваться любым чувствам — и не нужно было давать в них отчет. Она устала сдерживать себя, она уже не жалела, что мать снова уедет. К тому же — если он вернется…

Она не представляла, как все будет, если с ними станет жить кто-то третий. Они уже не смогут быть самими собой, им придется — как ей сейчас — сдерживать себя, показываться только тем боком, к которому они — эти третьи глаза — привыкли.

Если он…

Она шла из магазина, и ноги сами пронесли ее мимо дома, словно она все еще жила и там — в домике над водопадом.

Она не стала поворачивать обратно, дошла до конца.

Стояла у калитки и смотрела на домик — все тот же и — чужой (она не была здесь почти месяц — с тех самых пор, как нашла ту записку). Он вспомнился ей затянутый цветущей глицинией.

Крыльцо с двумя прогнившими ступеньками, с уцелевшим перилом застыло в вопросительном ожидании.

Надя так же вопросительно смотрела на него. Но отворить калитку, взойти на крыльцо, а потом туда — в этот заброшенный рай — не смогла.

Неожиданно дверь, которая казалась ей крепко запертой, распахнулась, и на крыльцо — их крыльцо — вышел Носатый Старик (с ним он шел, когда она увидела его впервые), в руке у старика чашка, чай или компот?

Он недоуменно смотрел на нее: чего надо?

Надя круто повернулась и пошла прочь. Слезы набежали ей на глаза. Почему она не миллионерша — купить бы этот дом, чтоб никто никогда… или сжечь его. Но тогда ему некуда будет вернуться… Почему — некуда?..

Набежал неожиданно холодный ветерок. Она взглянула на небо: по краю его, над самыми горами — облака, частые, разорванные, дорожка из облаков — точно заячьи следы. Где-то в отдалении, за пределами видимого, на той стороне неба, прогремел гром. Там шла небесная охота.