Виктор Пелевин - Все повести и эссе [авторский сборник]

Единственная слабость этой системы в том, что из–за поголовной зомбификации у власти тоже рано или поздно окажутся зомби. С этого момента начинается разброд, хаос и стагнация – с уходом Хозяина исчезает магическая сила, поддерживающая описанное Нарциссом состояние. У ветеранов зомбификации это вызовет ностальгию по когда–то направляющей их руке и «порядку», к другим могут вернуться их «маленькие добрые ангелы», и они опять станут людьми, а не носителями «нового» или «классового» сознания.

Зомби могут освободиться только после смерти колдуна. Но, как известно, хитрый колдун может долго скрывать свою смерть.

ТРАУРНЫЙ ПОЕЗД

Говорят, на Павелецком вокзале города Москвы находится любопытный музей – «траурный поезд В.И. Ленина».

Специальные погребальные экипажи известны очень давно – взять хотя бы подожженные корабли, на которых вожди викингов отправлялись в последнее плаванье. Еще древний обычай давать усопшему провожатых – это и терракотовая армия Цинь Шихуана, и задушенные слуги в шумерских гробницах, и жены индийских правителей, живыми восходившие на погребальные костры.

Но ни у одного из правителей древности не было таких пышных, почти уже вековых похорон, как у В.И. Ленина, никогда еще провожатыми не становилось столько народов, а целая страна – траурной машиной времени.

И все же советские люди не одиноки во вселенной. Среди магических объектов, используемых аборигенами островов Океании, есть так называемый «рампа–рамп». Это особым образом высушенный мертвец колдун в специальном соломенном футляре («рампа–рампа» оплетают в солому примерно так же, как винную бутыль). Его хранят исключительно в вертикальном положении, прибивая или крепко привязывая к стене хижины. Если он сорвется со стены, хозяев ждут серьезные беды. Но пока рампа–рамп надежно закреплен, он обеспечивает семье удачу и процветание, а также связь с загробным миром.

Вот только неизвестно, живей он всех живых в деревне, или все же чуть–чуть мертвее.

Литература англоязычных стран на московских книжных лотках представлена в основном жанром, который можно назвать «эрзацем видео для бедных». Приличным книгам, рискующим высунуться из–за спины Харольда Роббинса или бедра Жаклин Сьюзен, приходится мимикрировать и маскироваться под пошлость. Роман Джона Фаулза «Коллекционер», появившийся недавно на русском языке, назван в коротком предисловии «эротическим детективом». В каком–то смысле это обман читателя – под видом щей из капусты ему подсовывают черепаховый суп. Это достаточно старая книга – она первый раз вышла в Лондоне в 1963 году, – но такая же могла бы быть написана в сегодняшней Москве. Попытаюсь объяснить, почему.

Это история банковского клерка, влюбленного в молодую художницу Миранду. Выиграв много денег в тотализатор, клерк покупает загородный дом, превращает его подвал в тюрьму, похищает девушку и запирает ее в подвале, где она через некоторое время умирает от болезни.

Все время своего заточения Миранда ведет дневник. На первом месте в нем вовсе не ее похититель, которого она называет Калибаном в честь одного из героев Шекспира, а ее прежний мир, из которого ее неожиданно вырвала тупая и безжалостная сила.

Вот что, к примеру, пишет Миранда в своем дневнике:

«Ненавижу необразованных и невежественных. Ненавижу весь этот класс новых людей. Новый класс с их автомобилями, с их деньгами, с их телевизионными ящиками, с этой их тупой вульгарностью и тупым, раболепным, лакейским подражанием буржуазии»… «Новые люди» те же бедные люди. Это лишь новая форма бедности. У тех нет денег, а у этих нет души… Доктора, учителя, художники – нельзя сказать, что среди них нет подлецов и отступников, но если есть какая–то надежда на лучшее на свете, то она связана только с ними».

Так вот, читая этот дневник, я никак не мог отделаться от ощущения, что уже видел где–то нечто подобное. Наконец я понял, где – на последней странице «Независимой газеты», где из номера в номер печатают короткие эссе, в которых российские интеллигенты делятся друг с другом своими мыслями о теперешней жизни. Эти эссе бывают совершенно разными – начиная от стилистически безупречного отчета о последнем запое и кончая трагическим внутренним монологом человека, который слышит в шуме «мерседесов» и «тоет» чуть ли не топот монгольской конницы. Главное ощущение от перемен одно: отчаяние вызывает не смена законов, по которым приходится жить, а то, что исчезает само психическое пространство, где раньше протекала жизнь. Люди, которые годами мечтали о глотке свежего воздуха, вдруг почувствовали себя золотыми рыбками из разбитого аквариума. Так же как Миранду в романе Фаулза тупая и непонятная сила вырвала их из мира, где были сосредоточены все ценности и смысл, и бросила в холодную пустоту. Выяснилось, что чеховский вишневый сад мутировал, но все–таки выжил за гулаговским забором, а его пересаженные в кухонные горшки ветви каждую весну давали по нескольку бледных цветов. А сейчас меняется сам климат. Вишня в России, похоже, больше не будет расти.

Этот взгляд на мир из глубин советского сознания изредка перемежается взглядом снаружи – лучшим примером чего служит статья Александра Гениса «Совок». Собственно, героями Гениса являются именно его соседи по рубрике «Стиль жизни» в «Независимой газете». Проанализировав историю становления термина «совок» и различные уровни смысла этого слова, Генис мимоходом коснулся очень интересной темы – метафизического аспекта совковости.

«Освобожденные от законов рынка, – пишет он, – интеллигенты жили в вымышленном, иллюзорном мире. Внешняя реальность, принимая облик постового, лишь изредка забредала в эту редакцию, жившую по законам «Игры в бисер“. Здесь рождались странные, зыбкие, эзотерические феномены, не имеющие аналогов в другом, настоящем мире».

Александр Генис часто употребляет такие выражения, как «подлинная жизнь», «реальность», «настоящий мир», что делает его рассуждения довольно забавными. Получается, что от совков, так подробно описанных в его статье, он отличается только тем набором галлюцинаций, которые принимает за реальность сам.

Если понимать слово «совок» не как социальную характеристику или ориентацию души, то совок существовал всегда. Типичнейший совок – это Василий Лоханкин, особенно если заменить хранимую им подшивку «Нивы» на «Архипелаг ГУЛАГ». Классические совки – Гаев и Раневская из «Вишневого сада», которые не выдерживают, как сейчас говорят, столкновения с рынком. Только при чем тут рынок? Попробуйте угадать, откуда взята следующая цитата: «Уезжая из Москвы, проезжая по ней, я почувствовал то, что чувствовал уже давно, с особенной остротой: до чего я человек иного времени и века, до чего я чужд всем ее «пупкам“ и всей той новой твари, которая летает по ней в автомобилях!»