Чак Паланик - Беглецы и бродяги

– Я слышала очень хорошие отзывы об этом фильме. И хотела его посмотреть.

И это был не последний сюрприз уходящего века.

Есть вещи, которые никак невозможно предвидеть. Когда огромные серебристые воздушные шары срываются с балкона, они приземляются прямо в тарелки гостей. Теперь это не просто шары, а шары, сплошь измазанные лазаньей и салатом, которые скачут по всем столам и пачкают все, к чему прикоснутся. Бутылки и бокалы падают на пол и разбиваются, а когда шестифутовый серебристый воздушный шар, испачканный самой разной едой, приземляется на осколки стекла – ба-бах! – куриный жир и томатный соус летят во все стороны.

Мои родственники ушли – поспешно и вежливо – еще до полуночи. Примерно в то же время бортпроводники, выплясывающие на сцене, разом скинули свои форменные куртки и принялись облизывать друг другу голую грудь.

За несколько минут до полуночи остановились «главные» часы, которые мы притащили специально для праздника.

Обо всем этом я узнаю из вторых рук. Я весь вечер стою в фойе: встречаю и провожаю гостей. Известные люди напиваются и дерутся. Ганди ухлестывает за Авой Гарднер. Хирохито целует взасос председателя Мао. Где-то на балконе Хью Хефнер, Джуди Гарланд и Альберт Эйнштейн устроили секс втроем. Где-то еще Эмма Голдмен втихаря курит траву. Рей Болгер уходит вся в слезах. Рози Клепальщица танцует на столе. Люди приходят, люди уходят, смеющиеся и забрызганные томатным соусом. Все бокалы, что были в наличии в ресторане, разбиты. Все стеклянные подсвечники для обетных свечей – вдребезги. А посреди этого праздничного разгрома автомат, выдувающий мыльные пузыри, продолжает, стало быть, выдувать пузыри. Люди танцуют. Кино идет.

После полуночи первое, что я делаю в новом тысячелетии, – извиняюсь перед служащими ресторана. Но они говорят: без проблем. Они говорят, что всегда очень надеялись, что кто-нибудь все же закатит в «Багдаде» подобную вечеринку.

Вместо страхов и сожалений у нас теперь – тонны хороших историй и консервированного тунца. Но несколько дюжин одноразовых фотоаппаратов – они все куда-то пропали. У нас остались только воспоминания и ни единого снимка.

Ну, просто чтобы иметь на руках документальное подтверждение, что вы были в Портленде… вот несколько местных достопримечательностей, которые можно использовать в качестве фона для снимка.

Да-да, настоящий В-17 времен Второй мировой войны. Его «зовут» Лейси (Lacey Lady), и он стоит на МакЛохлин-бульвар (ЮВ), 13515.

«Руины средневекового замка» с башенками и зубчатыми стенами на углу Глен-Эхо-авеню и Ривер-роуд (ЮВ) – это полуразрушенное здание одного очень пафосного в свое время ночного клуба.

Как будто ее можно не заметить… эта самая большая в мире свеча стоит на северной стороне шоссе № 30, на восточной оконечности Скаппоуза. Ее поставили в 1971 году и обновили в 1997-м. Ее неоновое пламя «горит» день и ночь.

Этот огромный кролик, стоящий на входе в магазин лодок и корабельных принадлежностей «Харви Марин» (Harvey Marine) на шоссе Туалатин-Вэлли (ЮЗ), 21250, «начинал» великанской рекламной куклой на автозаправочной станции, но в 1962 году на День Колумба (12 октября) его унесло ураганом. Эд Харви, специалист по строительству лодок из стеклопластика, приделал кукле новую голову кролика. Среди портлендских автомобилистов бытует поверье, что, если помахать кролику Харви рукой, у тебя никогда не спустится шина.

Как будто эти узкие сиденья и так не натирают… ну, это самое… В конце велогоночного сезона на Портлендском международном автодроме (Portland International Raceway) участники соревнований проезжают круг почета – голышом. Ну, хорошо-хорошо, они едут в шлемах и обуви.

Гигантская бетонная статуя на пересечении Интерстейт-авеню (СВ) и Денвер-авеню (С).

Портлендский Стоунхендж, построенный по заказу железнодорожного магната Сэма Хилла как памятник павшим в Первой мировой войне, представляет собой точную бетонную копию каменного оригинала. Как туда добираться: на восток от Портленда по федеральной автостраде № 84 до съезда 104 (около двух часов езды). Потом поворачиваете налево, проезжаете по мосту через реку Колумбию и выезжаете на шоссе № 14, где будут указатели до Стоунхенджа, излюбленного места сборищ местных язычников на летнее и зимнее солнцестояние и в дни затмений, как солнечных, так и лунных.

Совет городской планировки, строительные нормы и правила, «архитектурные нормативы» – все идет лесом. Все же приятно, что кто-то сумел построить у себя на крыше эту гигантскую ветряную мельницу – на доме, что на углу Девяносто второй авеню и Мил-стрит (Мельничной улицы).

На Дош-роуд (ЮЗ), сразу на съезде с шоссе Бивертон-Хиллсдейл.

Если край начинает мохриться, тут какая проблема: он так и будет мохриться, если его не подшить. К тому времени, как вы это прочтете, каких-то ниточек будет уже не хватать. Люди не живут вечно. Даже здания со временем рушатся.

Я приехал в Портленд в 1980 году и в первую же неделю позвонил бабушке, чтобы поздравить ее с днем рождения. Я звонил из телефона-автомата в супермаркете «Fred Meyer», что на бульваре Барбур, недалеко от моей тогдашней квартиры и укуренных вусмерть соседей. Мы с бабушкой говорили и говорили, а потом у меня не осталось монеток, и оператор нас разъединила. Нас обрывают буквально на середине фразы, а у меня больше нет четвертаков, чтобы перезвонить бабушке и закончить рассказ.

Вместо этого я возвращаюсь домой и раскуриваюсь травой. Дым валит клубами, как будто я тут не трубку курю, а жгу целый костер из дури. Мои соседи сидят на кухне – строгают гэш.

Стук в дверь. Это полиция.

Моя бабушка испугалась. Портленд – «Большой город», и она решила, что меня ограбили прямо в телефонной будке. Она позвонила в полицию и попросила проверить, что со мной все в порядке.

Копы просто не могли не унюхать траву, но они ничего не сделали, только сказали, чтобы я позвонил домой. После такого подгона все веселье, понятное дело, сходит на нет.

Этой весной, двадцать два года спустя, я выписываю чек на надгробный камень для бабушки. Боль в животе пару раз – и ее уже нет. Как и церкви Элвиса и Музея манекенов Ван Кальвина. В конце концов все, что у нас остается, – это истории.