Евгений Попов - Плешивый мальчик. Проза P.S. [Авторский сборник]

Евгений Попов – не просто народный писатель, он создатель истинно народной литературы, главная идея которой состоит в том, что здравый смысл народа всегда в конце концов одолевал, одолевает и будет одолевать безумие власти, что любой бич свободнее любого начальника.

Я понимаю, что говорю, когда объявляю писателя Евгения Попова народным и даже сугубо национальным писателем – это звание им безусловно заслужено. Именно национальным, поскольку наши Санчо Пансы и Дон Кихоты читают его в общей живой очереди.

Короче – как теперь многие говорят – короче.

Короче, у всех нас есть общий писатель, и зовут его Евгений Попов.

2015 г.

Когда Евгений Попов появился на писательском горизонте, времена стояли не то чтоб суровые, но серьезные стояли времена. А он в литературу 70-х пробирался пританцовывая, похохатывая, словно бы вообще случайно здесь оказался и все у него понарошку. Рассказики какие-то короткие не пойми про кого, то ли про бомжей, то ли про советских мещан, то ли про интеллигентов; интонация заливистая, полузощенковская, полуолешевская, полуалешковская; заходы и зачины ернические: «В городе К., стоящем на великой русской реке Е.»…

Правда, содержание этих рассказиков было непропорционально тоскливым, философичным и подозрительно лирическим; ранний Попов насмешливо писал про горечь жизни, про невстречу счастья, про все то, о чем и рассказывает обычно большая русская литература. Стоящая на великом русском поэте П., чуть менее великом русском прозаике Ч. и гениальном прозаическом поэте Т., которого все почему-то помнят исключительно по «Муму». Вместо «Дыма» и «Накануне».

Неизвестно, как складывалась бы дальше литературная биография Евгения Попова, но тут подвернулся альманах «Метрополь». У советской власти был такой обычай: в круг сгонять писателей, стилистически предельно далеких, но ей одинаково чуждых. И выворачивать смысл их творчества наизнанку, придавая ему несвойственное звучание.

Отчасти это относится и к Евгению Анатольевичу Попову. Напечатавшись в запретном альманахе и претерпев за это, он стал литературно ассоциироваться с Вик. Ерофеевым, человечески ему приятным, писательски предельно далеким. Но что касается до несвойственного звучания… тут все ровным счетом наоборот. Загнав Попова в метрополевский загончик, советская власть, великая и могучая Софья Власьевна, ввела расхристанную поповскую прозу в жесткие идеологические рамки и тем самым проявила ее истинное содержание.

Не расхристанное. Не ерническое. Не пустое.

И пускай его первая книжка, в 1981-м полузапретным образом вышедшая в американском «Ардисе» (шлейф набоковских первопубликаций!), назвалась инерционно «Веселие Руси»; нет, теперь только глупец мог вчитать в рассказики Попова алкоголическое бормотушное – от слова «бормотать» – содержание. Умник получил социальный ключ к иронической прозе; ключом этим вскоре пришлось воспользоваться.

Когда пришла пора громокипящей перестройки и «Ардис» прогнали со двора, Евгений Попов от рассказиков перешел к романчикам. В саратовской «Волге», ныне безвременно почившей, а тогда одной из самых ярких и продвинутых журнальных структур, была обнародована его «Душа патриота», в тексте которой мелькала тень Ерофеева Виктора, а в подтексте – Ерофеева Венедикта. И как «Москва – Петушки» окончательно обнаружили в эти годы свое гоголевское, пронзительное, исполненное предельного лиризма звучание, так внешне издевательская «Душа патриота» прозвучала душевно и патриотически.

И тут Попов, едва ли не впервые в своей литературной биографии, позволил себе полностью обнажить прием. Он обнародовал тургеневско-антитургеневский роман «Накануне накануне», резко предварив запоздалый и пошлый римейк своей прозы, сорокинский роман «Роман». Затем сочинил «Роман с газетой», где превратил цитаты из советской прессы в змеевидную удавку, которая сжимает горло русской литературы и русской жизни. Стал демонстрировать постмодернистам, что и модернисты любить умеют, что есть ценностей незыблемая скала, которую не отменит никакое начетничество, оно же цитатничество. Начал бурно переводиться. Мудро высказываться.

И постепенно закрепил в сознании литературной среды свой новый образ. Не беспоповский, а патриарший. Солидный. При всей очевидной насмешливости.

Ранний Попов был похож на перчатку, вывернутую наизнанку. Все, что было внутренним, на поверхности выглядело внешним. Все, что казалось внешним, на самом деле было внутренним. Теперь изнанка – с изнанки. Лицевая сторона – с лица.

Что, наверное, замечательно.

И во всяком случае абсолютно естественно.

2003 г.

«Мне бы хотелось, чтобы читатель запомнил, затвердил у себя в памяти имя писателя, создавшего этот ключ силою своего воображения: Евгений Попов! Я уверен, что он еще даст о себе знать и более мощно, и более полно».

Владимир Максимов, 1980 г.

«Евгений Попов принадлежит к новому поколению русской прозы. 33-летний колоритный сибиряк пишет о подлинной жизни современного русского народа со всеми ее отчетливыми мерзостями и таинственными воспарениями. Он искусный мастер, и за его плечами чувствуется не только знание народной жизни, но и близость к мировой культуре суперреализма, к европейской классике и русскому авангарду. Уверен, что впереди у этого крепкого парня, такого русского и такого античного по своей природе, большой литературный путь».

Василий Аксенов, 1981 г.

«Если бы меня не съединяли с Евгением Поповым многие уже годы совершенной и счастливой дружбы… затем – годы неразлучного утешительного добрососедства, позволяющего вместе смеяться и превозмогать печаль… более того: если бы я никогда не видела и его пригожей, давно знаменитой бороды… если бы я ничего не знала о нем и только прочла хотя бы одно из его сочинений… – вот что было бы. Я бы возликовала и сказала так: Евгений Попов – замечательный, ни с кем не схожий, очень русский писатель, имеющий не местное и узко отечественное, но обширное, отрадное всеобщее человеческое значение…»

Белла Ахмадулина, 2001 г.

Перевод не знаю чей – вроде самого Н. Фетисова – Е.П.