Анри Фроман-Мёрис - Политическое воспитание

Аллея вела к длинному низкому зданию с готическими окнами, разделенными небольшими каменными колонками. Тишина. Ни огонька, ни звука. Прислонив велосипед к стене, Шарль подошел к деревянной двери и дернул за веревку колокола. Ему открыл монах в коричневой рясе с капюшоном.

— Мы вас ждали раньше, — сказал он, когда Шарль назвал себя. Но в его тоне не было упрека. По темным холодным коридорам он проводил Шарля в его келью. Шарль положил рюкзак на кровать и последовал за своим проводником в церковь.

Огромная торжественная церковь цистерцианского монастыря с ее величественным каменным сводом, подобная боевому кораблю в океане веры, была восстановлена камень за камнем. Недавно была закончена ее воздушная несущая конструкций, напоминающая перевернутый корпус корабля. Витражи уже были установлены. Для завершения работ оставалось лишь выстелить гранитными плитами пол.

Когда Шарль вошел в церковь, монахи пели григорианские псалмы. Он сел на скамью у двери. Лица были скрыты клобуками, и он видел только руки, державшие молитвенники перед глазами. Иногда голоса замолкали, руки опускались, а клобуки казались еще более таинственными. Затем пение возобновлялось, молитвенники вновь извлекались из рукавов их грубых шерстяных ряс, и Шарль опять отдавался во власть музыки. О! Сколько раз случалось ему вот так, в любое время дня, а скорее ночи, вставать для полуночной мессы, приходить, дрожащему со сна, и, забившись в свой угол, слушать пение. И вот теперь он, не знавший иной музыки, кроме той, что играл органист во время воскресного богослужения, и звука рога во время охоты, слушал как откровение это неземное пение.

Приор, как и остальные монахи, сидел на первой скамье справа от алтаря. От всех прочих он отличался лишь тем, что первый вставал по окончании службы, а остальные ждали, пока он выйдет из церкви, как бы желая оставить его наедине с его размышлениями. Голос у него был несильный, но отличался какой-то особенной теплотой. Другому он мог бы показаться сухим. Но для Шарля, который уже достаточно знал латынь, чтобы кое-что понимать, он обладал тем достоинством, что звучал всегда одинаково ровно и внятно, слова не сливались в монотонное бормотание, а образовывали единую и понятную речь.

Приор принял Шарля по окончании первой службы, на которой тот присутствовал. Беседа была краткой. Приор не стал задавать Шарлю вопросов и, лишь упомянув о письме аббата Ро, в котором тот информировал его о положении Шарля, сдержанно сказал:

— Я хорошо знал ваших родителей, они часто бывали здесь. Не сомневайтесь, Шарль, — добавил он, устремив на него по-прежнему суровый взгляд, — я постоянно молюсь за них.

Это внезапное напоминание о связи, существовавшей между Ла-Виль-Элу и Сизеном, между этим незнакомым ему монахом и его родителями, взволновало Шарля. Аббатство было для него совершенно новым местом, но и тут прошлое настигало его. И в то же время мысль о том, что родители часто бывали в аббатстве, теплой волной согрела его душу.

Приор дал ему некоторые указания по поводу распорядка дня на этой неделе и времени богослужений, на которых он может присутствовать, если захочет. Он предложил ему обедать в трапезной вместе с несколькими другими гостями, а в свободное время принимать участие в различных работах, которые велись в аббатстве.

— Вы умеете что-нибудь делать руками? — спросил он, и в первый раз на его лице мелькнуло какое-то подобие улыбки.

— Я немного умею работать с деревом, Я столярничал дома и в коллеже.

— Хорошо, — сказал приор. — Важно, чтобы руки тоже были причастны.

Последнее слово поразило Шарля. Он впервые слышал, чтобы его употребляли в таком смысле.

В последующие дни он делил время между церковью и столярной мастерской, где изготовлялись детали для стульев. Он полюбил эту работу. Ни в одно дело не вкладывал он раньше такого усердия. Обтачивая, заостряя и полируя эти незамысловатые куски дерева, он получал неизъяснимое удовольствие, которое возрастало по мере того, как росло его умение. В мастерской, расположенной в бывшем сарае, рядом с ним работали еще двое монахов. Они молчали и заговаривали с ним лишь для того, чтобы дать какой-нибудь совет, а иногда брали в руки инструмент и показывали, как надо делать. Шарлю они казались довольно хорошими ремесленниками, не стремящимися, однако, к особому совершенству. Глядя, как они не спеша двигаются, откладывают инструменты, когда начинает звонить колокол, и снова берутся за них несколько часов спустя, можно было подумать, что они живут вне времени, что это неторопливое движение от молитвы к труду и от труда к молитве и есть для них жизнь. Но, глядя со стороны на это бытие, которое другие назвали бы отречением от мира, Шарль не испытывал перед такой уединенной жизнью ни ужаса, ни удивления. Эти люди сделали свой выбор и будут ему верны до последнего часа. И тогда, когда их голоса пели, и тогда, когда их руки работали, и когда они сидели в трапезной и слушали, как один из их собратьев читает молитву, Шарль угадывал в этом существовании постоянство, не оставлявшее места сомнениям. Существовал ли вообще для них внешний мир? Казалось, что они никого не видели, кроме редких гостей аббатства, которые в это время года были не слишком многочисленными, тени среди теней, скользящие по коридорам, отправляющиеся в одинокие прогулки в соседнем лесу, приветствующие друг друга в трапезной вежливым наклоном головы с той почтительной сдержанностью, которой бы они хотели и по отношению к себе. А война? Да и знали ли вообще в аббатстве, что где-то там идет война, что она может возобновиться, и даже совсем рядом? Думал ли здесь кто-нибудь об этом? Оставался ли здесь хоть какой-нибудь интерес к внешнему миру?

В пасхальную субботу отец-привратник пришел в мастерскую к Шарлю и сказал, что приор желает с ним говорить. Войдя в комнату, в которой он не был со дня своего приезда, Шарль увидел приора. Тот стоял около окна, освещенный солнцем, заливавшим ярким светом всю комнату, так что даже ряса приора казалась не такой темной. Он откинул капюшон, и Шарль в первый раз увидел его с непокрытой головой. Его голова показалась Шарлю более маленькой, а лицо с птичьим профилем и жестким подбородком — более худым и изможденным, чем он предполагал. Но оно было нестарым, без морщин, а в коротко остриженных волосах не было седины.

Шарль неподвижно стоял посредине комнаты, не зная, как себя вести, так как приор молча глядел на него.

— Подойдите ближе. Погрейтесь вместе со мной на солнышке.

Шарль двинулся к окну и, подходя к приору, успел заметить отъехавшего на велосипеде незнакомого ему человека. Но приор положил руку ему на плечо, и Шарль, склонив голову, ждал, когда тот заговорит.