Анри Фроман-Мёрис - Политическое воспитание

Приор перестал смотреть на пламя свечи и обернулся к Шарлю.

— Если ваши родители вернутся, то это будет большой радостью и я разделю ее с вами. Но вы, Шарль, должны вести себя так, как будто они больше не вернутся.

Шарль не ожидал этой фразы. Она была для него ударом. Приор почувствовал это.

— Я говорю это не для того, чтобы испугать вас. Врата надежды всегда остаются открытыми. Но мужество в том, чтобы самому отвечать за себя. Вы приобрели лишь первый опыт ответственности. Следуйте этим путем. И знайте, что, пока я буду жив, я всегда готов вам помочь, если это в моих силах.

Пребывание в Сен-Л. было кратким. Дом тети Анриетты был не тронут. Луи и Мари не уезжали оттуда. К счастью, дом не реквизировали. Все было на месте. Только тишина стала заметней под бременем смерти. С уходом тети Анриетты, такой хрупкой, такой деликатной и ненавязчивой, дом покинуло дыхание жизни, и все в нем, и мебель, и предметы, казалось утратившим душу. Нотариус напрасно уверял Шарля, что он может чувствовать себя здесь как дома, так как тетя оставила ему все состояние, бывшее довольно значительным («Если вы потом не наделаете глупостей, молодой человек, то по крайней мере в этом у вас не будет забот», подразумевая, конечно под «этим» деньги), — он не осмеливался, он не хотел ни к чему притрагиваться. Это было бы проявлением неуважения к той, которая так распорядилась своим жилищем.

Денежные дела были быстро улажены. Нотариус сообщил ему, что, будучи несовершеннолетним, он не может получить в распоряжение имущество покойной, а из-за отсутствия родителей должен собраться семейный совет, что и будет сделано, как только позволят обстоятельства. До тех же пор нотариус позаботится о том, чтобы Шарль ни в чем не нуждался и все расходы по дому были оплачены.

Директор, не покидавший коллежа во время последних боев, заверил Шарля, что за ним будет сохранено место в старшем классе, хотя он и не доучился в последней четверти младшего класса: «чтобы не добавлять ему трудностей». Шарль без труда получил разрешение жить не в коллеже, а у себя дома, и ему даже показалось, что директора это обрадовало.

К счастью, американская часть, занимавшая Ла-Виль-Элу, оставила эти места в середине августа, и Шарль, предупрежденный мэром, решил сразу же туда вернуться. Он убедил Луи и Мари хоть однажды покинуть дом в Сен-Л. и отправиться с ним. Приобретение лошади несколько замедлило дело. Понадобилось вытащить из гаража старый кабриолет, которым много лет не пользовались. Наконец в субботу они погрузились туда все трое и отправились в путь. День был душный, собиралась гроза.

Мухи изводили бедную, не отличавшуюся, увы, особой резвостью лошадь. Шарль думал о Мушотт, на которой раньше Эжен приезжал за ним к подъезду коллежа. Вот это была лошадь! Как она пробегала эту дорогу! Раньше! Однако это была та же дорога. Ничего не изменилось. В полях в разгаре была жатва. Ему все же казалось, что женщин было больше, чем в прошлом году. За изгородями то и дело мелькали их повязанные платками головы: стоя на возах, они навивали солому. На остановках, которые приходилось делать, чтобы дать лошади отдохнуть, Шарль срывал с колючих кустов согретые солнцем, но все равно освежающие ягоды ежевики. Да, это была та же дорога, те же люди, тот же край. Край, откуда ушли оккупанты и который мало-помалу возвращался к мирной жизни. Проезжая поселок Требеден, Шарль посмотрел на памятник Павшим. Павшим во время войны 14 — 18-го годов. Сколько имен высечено на граните! Однажды он их сосчитал: двести тринадцать только в этом маленьком местечке! «Здесь, — говорил его отец, — люди заплатили больше, чем полагалось!» А теперь, когда кончится эта война, сколько имен высекут на камне? До сих пор их было довольно мало. В их поселке один — сын Жикеля, погибший в первые дни войны, «нелепо», как говорили. Шарль спрашивал себя, будет ли позже здесь написано имя его отца. И имя матери? Напишут ли также имена женщин? И его? Если бы немцы взяли и расстреляли его? Шарль де Ла Виль Элу, 1929 — 1944. А если будет новая война? Шарль де Ла Виль Элу, 1954, 1964.

Война, все время война. «Я родился в 1929-м. Через пятнадцать лет после начала первой. Сейчас 44-й год и мне пятнадцать лет. С 1914 года прошло тридцать лет и мы пережили уже две войны. При таком темпе следующая должна начаться в шестидесятые годы. Мне дано пятнадцать лет на то, чтобы что-то сделать. Но что? Что интересного можно сделать между пятнадцатью и тридцатью годами?»

Если бы аббат Ро был здесь, Шарль мог бы задать этот вопрос ему. Но, как сообщил директор коллежа, аббат ушел «с Сопротивлением». Он хотел служить капелланом.

— Я не могу осуждать его, — сказал директор тоном, который, напротив, показывал, насколько он осуждал его.

— Счастливый, — вздохнул Шарль.

Тема разговора была явно неприятна директору.

— Я думаю, что вы часто беседовали с ним. Он когда-нибудь говорил с вами о своей деятельности в Сопротивлении?

Заметив молчание Шарля, директор не стал настаивать:

— О! Я не хочу быть нескромным. До тех пор пока нет ничего, что могло бы нарушить дисциплину в коллеже...

И тогда он добавил эту фразу, ошеломившую Шарля:

— Видите ли, в Сопротивлении есть всякое.

— Всякое?

— Ну да! И хорошее, и плохое. Есть настоящие патриоты, которые желают разгрома немцев, победы Франции, освобождения страны. Но рядом с ними — сборище людей, стремящихся совсем к другому, они хотят беспорядка, чтобы захватить власть, они хотят революции, чтобы установить свой порядок. Эти люди идут рука об руку с коммунистами. Они или позволяют им управлять собой, или являются их сообщниками. Коммунисты притворяются патриотами, а на самом деле служат партии. А кто стоит за их партией? Советы, Москва. Они хотят, чтобы сюда пришли русские... И если бы не было американцев, то русские дошли бы сюда. Посмотрите, что делается в этом городе. Здесь они уже взяли власть. Супрефект, представитель генерала де Голля, пропал, им плевать на это. Они создали свой комитет Освобождения, он управляет. Реквизиции, обыски, аресты и даже суды! Невероятно! И нет никого, кто оказал бы им сопротивление. Все терроризированы. Как при Терроре. Терроризированы, как при Терроре!

Довольный собственным каламбуром, директор улыбнулся. И в полном восторге добавил:

— Пока их не затерроризировали до смерти.

Это было ново для Шарля. Конечно, ему было известно о существовании коммунистов, и отчасти он знал, что они были не такими, как другие. Но были ли они так многочисленны? Заводские рабочие были коммунистами. Но здесь нет заводов. В Сен-Л. нет промышленности. Единственный дым, видный на десять лье вокруг, — дым паровозов. А в Ла-Виль-Элу был только один коммунист, по крайней мере если верить его отцу, кузнец, «славный малый, впрочем». Бог знает, почему этот Мари Анж Ратель, а такое имя предполагает другое призвание, вдруг «пошел к красным»! Тем не менее он поддерживал наилучшие отношения с отцом Шарля, ценившим его работу, и почтительно величал его «господином графом». Он также очень хорошо разбирался в грибах и заслужил исключительную привилегию собирать их в лесах замка, с условием, однако, показывать свой сбор, чтобы могли убедиться, что там нет ядовитых, и платить свою десятину натурой. Однажды аббат Ро сказал Шарлю об адресате послания: «Он — коммунист, и даже убежденный, но это ничего не значит. Сейчас он с нами, и до тех пор, пока боши здесь, он будет с нами». «А потом?» — спросил Шарль. «Потом? — Аббат на мгновение задумался, прежде чем ответить. — Я думаю, что это будет зависеть от нас!»