Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Внучка, – ответил Почекутов, теплея голосом. – Симпатяга. – Парень зевнул. – Поспать бы, ёлки. Минут семьсот на каждый глаз.

– Поспи, а я пока пойду, пройду рядок-другой.

– Мне спать никак нельзя. Надо идти, а то меня на даче потеряли. Кумовья там волосы рвут сейчас на ж… на животах. – Парень говорил одно, а делал совсем другое – скинул чёрные тесные туфли, под которыми не оказалось носков, зато на ступнях голубела какая-то надпись.

Разговаривая, старик то и дело поглядывал на босые ноги, старался прочитать наколки.

– Они устали! – усмехнувшись, подсказал парняга.

– Кто устал?

– Ноги.

– А! – понял Артамоныч. – Это так написано? А сколь же годков тебе, сынок, что ты устал?

– Бьют не по годам, по рёбрам.

– Что верно, то верно. – Почекутов присел на табурет возле окна. – Был у нас на фронте солдат один, седой как лунь. А мы все молодые, безусые: «дед», говорим ему, «дед». Уважительно так. А потом разговорились после боя… А там же водку выдавали после рукопашной. Жуткое дело, я тебе скажу – ходить в рукопашную… Ну, вот мы по стакану тяпнули, разговорились, а он, этот дед несчастный, оказывается, моложе нас. Он из Белоруссии, под немцами ходил. Так ему по рёбрам так надавали – за ночь состарился. – Артамоныч хмуро поглядел на парня. – Ну, это война, это я понимаю. А ты? Чего устал?

Замки подламывать?..

Парняга встрепенулся на топчане. Глаза, только что соловые, смотрели жёстко, даже с какою-то злинкой.

– Ты не шей мне, дедушка, красный сарафан, – заговорил он, как-то странно выпячивая нижнюю челюсть. – Не надо мне чужого дела штопать. Я не мелкий фраер.

– Ты крупный, – согласился Почекутов, – даже рубаха чужая мала.

В избушке стало тихо-тихо. Пчела сверлила воздух где-то за стенкой.

– Молоток. – Парень хмыкнул. – Шерлок Холмс отдыхает.

Артамоныч не понял последнюю фразу. Посмотрел в корзинку, в которой уже почти пусто. Нет, старику не жалко. Парень, если честно, пришёлся по душе. Была в нём удалая широта, залихватский кураж и отголосок отплясавшей молодости – это привлекало, и не хотелось думать о плохом.

Невольно приходила мысль о сыне: по глупости, по юности тоже оступился, хотя и не упал. Жизнь, она ведь скользкая – не поле перейти. Зато потом сынок остепенился как в буквальном смысле, так и в переносном – своим горбом, характером своим добыл степень доктора каких-то там наук в области микробиологии, в той области, в которой старик был темнее, чем самая тёмная ночь и нисколько в этом смысле не лукавил. Он вообще лукавство не любил и не терпел, когда его пытались вокруг пальца обвести. Вот почему он в ту минуту осерчал. Он ним как с человеком, с этим гостем незваным. А гость…

– Пойду! – Старик поднялся, глянул за окно. – Надо косить, а то как бы ни дождь. Передавали. Они хотя и врут, но не всегда.

И парень тоже зыркнул за окно.

– Ладно, батя, хватит нам гонять порожняки, – сухо произнёс он, обуваясь. – Я тоже пойду. Только надо бы знать, где тут лучше пройти.

И вдруг шум мотора почудился вдали на реке. Вытягивая шею, Артамоныч сделал несколько шагов по направлению к берегу. А через минуту, когда повернулся – парень снова стоял перед ним. Улыбался, глядя из-под шляпы, натянутой на самые глаза.

– Надо харчи отрабатывать. – Парень потёр ладони, глядя на реку. – Есть ещё литовка?

– Забыл, растяпа, – поругал себя старик. – Приготовил запаску и оставил в ограде.

– Ничего, будем одной. Попеременке.

– Да ты умеешь ли? Косить-то?

Парень хохотнул, понимая это слово по-своему. – Косить? Я только то и делаю, отец. Ну, что? Давай.

Старик помедлил, прежде чем с литовкою расстаться. Будто почуял подвох.

Парень взял косу двумя руками и неожиданно сломал через колено – половинки полетели в реку. Сверкая на солнце, лезвие щукой плеснулось в воде и погасло.

Несколько секунд старик стоял, разинув рот, потом стал багроветь.

– Ты её делал, чтоб ломать? Паскудник! – Борода старика затряслась. – Попил, поел, спасибо не сказал, а уж напакостил. Что вы за люди такие?

Настороженно глянув на реку, парень руку прижал к груди. – Извини, старик, но мне так будет спокойней.

– Тебе?! – Артамоныч глазами сверкнул. – Ты про себя печешься, дармоед? А мне? Что теперь делать прикажешь? – Иди за мной!

Артамоныч высморкался. – Ты мне тут не указчик!

Парень подошёл к нему вплотную. Взял за грудки.

– Ошибаешься. – Голос был тихий и даже ласковый. – Я теперь тебе указчик, царь и бог. И ты лучше не рыпайся. Не буди во мне зверя. Пошли.

Глаза у парня сделались тёмными, тяжёлыми. Он смотрел – как будто гипнотизировал. Потом, приминая траву и цветы, двинулся к избушке, уверенный в том, что старик не посмеет ослушаться.

Сказать, что Артамоныч сдрейфил – так нет же, неправда. Он был ошеломлён, подавлен наглостью и вероломством. Но продолжалось это недолго. Мускулистые пружины в нём стали напрягаться. Почекутов, шагая за парнем, засопел, зыркая по сторонам. Увидел камень под ногами.

– Не успеешь! – Парень вдруг повернулся. – Лихие фраера, и те не успевали. – В руке у парня просверкнуло выкидное лезвие – «лисичка». – Есть вопросы? Нет? Пошли.

«Ладно! – Артамоныч вспомнил про тайник. – До ружья доберусь, так посмотрим…»

В избушке парень спрятал хитрую «лисичку». Сел за стол, только теперь уже по-хозяйски – ноги расшиперил, расставил кулаки.

– Что за деревня на том берегу? – отчуждённо поинтересовался. – Как говоришь? Беседиха? А далеко до города?

– Смотря как добираться, – стоя у порога, неохотно отвечал старик. – Если на машине – полста. А ежели рекою, добрая сотня выйдет. Река шибко петляет.

Поднявшись, парень покружил, как зверь по клетке, по тесной избушке. На реке опять послышался мотор. Глаза у парня сузились. Тонкие ноздри затрепетали. А старик открыто усмехнулся, думая, что до ружья осталось – рукой подать.

Пригибаясь, парень посмотрел в окно и, неожиданно развернувшись, ударил старика под дых. Сдавленно охнув, Артамоныч упал на домотканый половик, но через несколько секунд стал приподниматься, и тогда парень по затылку треснул башмаком, будто утюгом.

Лодка причалила не там, где нужно – внучка со старухой заблудились в мелких ответвлениях протоки, заваленной бобровыми запрудами.

– Оладушка, – попросила бабка, – сходи, посмотри, там есть протока, нет ли?

Лада пошла по берегу, прихватив с собою новенький сачок.

В тени за деревьями держался рваный туманец. Свежо и пряно пахло разнотравьем, головки цветов шевелились от пчёл, гудящих басовыми струнами, незримо натянутыми над поляной, над водой. В кустах паутина блестела – солнечные блики попали в тенета. Голубыми огоньками над поляной вспыхивали крохотные бабочки – голубянки. Вспыхивали, когда летели, а угасали, когда складывали крылышки – удивительное, редкостное зрелище.