Николай Гайдук - Романс о великих снегах

В глуши Артемидий жил, не тужил не похуже дикого зверя. Первое лето спал на вольном воздухе; ночи были ясные, а если дождь перепадал, он устраивал ночлег под разлапистыми ёлками или пихтами – навесы такие плотные, словно тесовые крыши, ни капельки не пропускали. Ближе к зиме, когда иней закучерявился по утрам на полянах, Артемидий избушку срубил. Промышлял охотою, рыбачил. К людям редко выходил – недолюбливал, честно сказать. Самые лучшие люди на свете – это деревья, уверенно думал Артемидий. Дерево накормит, обогреет, оденет. От дерева нету вреда и угрозы. Да и звери в тайге, если их не тревожить, тоже хорошие люди. А вот эти, которые скачут на двух ногах, – эти самые страшные, от них не знаешь чего и ждать.

Артемидий сторонился двуногих – как будто сам шагал на трёх ногах. Завсегда старался быть подальше, если вдруг моторка стрекозой трещала вдалеке, если эхо от выстрела докатывалось до ушей. Но однажды вольная река задурила с ветром и дождём – и лодка Артемидия оказалась на таком зубодробильном перекате, на котором трудно в живых остаться. Слава Богу, он остался, а вот лодка померла – все свои деревянные ребрышки раскатала на камнях, бешеных от пены водоворотов. Когда Артемидий добрался до берега, дождь закончился – как подкосило широкой небесной косой. И радуга – словно кривая усмешка – растянулась над головою парня, мокрого, оборванного.

Немного пройдя вдоль берега, Артемидий в пасмурном воздухе ощутил ароматный привкус древесного дымка, а чуть позднее заметил огонь на пригорке – трепыхался красным мотыльком. Ломая гордыню, Артемидий подошёл поближе – обсушиться.

– Что, парень? Прихватило? – спросили у костра.

– И лодку прихватило, и все припасы, – проворчал Артемидий, выжимая портянки. – Подсушусь да пойду.

– А куда на ночь глядя? – Не знаю…

– Ну, так оставайся. А чего? – Ему протянули железную кружку. – На вот, согрейся.

Дух самогона заставил парня сморщиться.

– Не надо, – мотнул головой, – не балуюсь.

Мужики понимающе переглянулись: кержак. Мужиков было четверо – на покосы приехали. Среди них выделялся крупный старик, до самых бровей белым мохом обросший. Старик, одетый в чёрную сатиновую рубаху, словно бы высеченный из чёрного камня, неподвижно сидел у костра, только изредка помигивал да трубочку время от времени посасывал.

– Доченька! Ну, ты где там? – позвал старик. – Давай посуду! Видишь, гость…

Внутри шалаша сухое сено зашебуршало. Фигуристая девица, сгибаясь в три погибели, вышла, распрямилась прямо, смело посмотрела на незнакомца. И такой красотою обожгла – дыхание спёрло и даже под коленками ослабло, того гляди, чтоб на землю не шмякнулся.

Возле костра хохотнули:

– Что, парень, ушатало на реке? Присядь, поешь.

– Чего? – Артемидий набычился, пристыженный своей внезапной слабостью. – Кого ушатало? Меня? А ну, давай-ка спробуем: вы трое на меня… Давай! Чего замешкались?

Был Артемидий не просто сильный – он в тайге с деревьями боролся. Кому-то, может быть, покажется смешным, а у них в старообрядческой семье завелась такая странная забава: три брата выросли – один другого круче, и вот как заведутся, как затеют спор: кто потолще дерево сможет побороть? Не остановишь их тогда. Ну, молодые, глупые, чего с них взять. Старший брат, самый упрямый, в конце концов, чуть грыжу из себя не выдавил, когда хотел дородную сосну перебороть, а младший, Артемидий, стало быть, поборол играючи. Вот такая в нём играла силушка. А перед этой девкой оробел, глаза поднять не смог, когда она из шалаша-то выбралась и мимо прошла, разноцветною юбкой шурша на поляне, над которой после дождя ласточки-береговушки уже вовсю летали, стрекотали стрекозы, трещали кузнечики, пахло медом погубленных трав, перемешанных с тонкой горечью колёсного дёгтя.

Вот такая была встреча – будто встреча с пулей. Так шарахнуло под сердце – аж закачался. И хорошо, что мужики возле костра не поняли причину его слабости, а то бы непременно зубоскальство началось, а там, глядишь, и драка – он бы не стерпел.

– Ну, не хочешь выпить, – опять загомонили возле костра, – похлебай ушицы, да ложись. В шалаше места нет, извиняй, а свежую копёшку мы отдадим тебе на растерзание.

Тихая-тихая ночь над покосами рассыпала звёзды. Только беспокойная река шершавым своим языком вылизывала камни на ближнем перекате. А в копне так хорошо, тепло, уютно и даже маленько угарно, голова начинает кружиться, будто оскоромился – выпил проклятого зелья.

До утра он не спал, всё могучей лапой своей царапал грудь, словно там действительно засела раскалённая пуля, на которую рано или поздно нарывается каждый молодой человек. «Вот она, значит, какая, – думал Артемидий, стеснительно и даже как-то богобоязненно обходя светозарное слово «любовь». – И что теперь? Как быть?»

А мужики, между тем, всё ещё сидели у костра, допивая остатки роскоши, как выразился один из них. Невольно прислушиваясь к разговорам, Артемидий впервые услышал необычное название цветка – поднебесник.

– Вот этот уголёк, смотри, он как две капли воды на поднебесник похож.

– Сам ты – Поднебесник! – рассердился кто-то. – Нет на свете такого цветка! Ты же плотник, был, по крайней мере…

– Ну и что? И Христос тоже плотником был. Что такого?

– А то, что поднебесники есть в каждом доме – это часть крыши так называется. Ты как будто не знаешь, сам строил дома…

– Не в этом дело, – настаивал бывший плотник. – Одно и то же слово понять можно по-разному. Ведро и вёдро, например. Конёк на крыше дома и конёк, на котором по льду катаются. Или конёк, который стоит в конюшне, жуёт солому. А?

– Ну, ладно, хватит. Считай, что убедил, что есть такой цветок.

– Есть, конечно. Ты не видел, тебе никогда не подняться туда, где растут поднебесники, вон какое пузо отрастил. – Бывший плотник хохотнул. – Ну, без обиды. Ешь на здоровье. Силы молодецкой набирайся. Может, когда и поднимешься в ту заповедную область – Область Великого Высокогорья.

Там цветут поднебесники. Только цветут они как раз на водополье, когда деревня ваша отрезана от подошвы горы. – О-о-о! – воскликнул кто-то у костра. – Ну, кто же принесёт ей поднебесник? Река у нас дурная на водополье. Гляди, чтобы красавица твоя не засиделась в девках. Тоже догадался, сказку сочинил.

Широкоплечая фигура бывшего плотника, поднимаясь, заслонила яркий полумесяц, висящий над косогором.

– Пора ночевать. – Он сапогами притоптал чахоточное пламя костерка. – Надо проснуться пораньше. За ночь-то поди подсушит после дождя.

– Ветерок потягивает, что ж не подсушить.

– Ну, вот и добре, будем почивать, хватит сказывать сказки.

Мужики в шалашах пошуршали сеном, покряхтели и угомонились. Округа утихла. Сильней замерцала кривая заострённая сталь молодого месяца – будто литовка, приготовленная для покоса. На поляне изредка всхрапывали кони, выстригая траву.