Сергей Телевной - Я - не заморыш!

Мне не хотелось с этим скотоводом спорить, у меня от усталости реально подкашивались ноги. Но что этот скотовод имеет против моей матери?

— Мать не сократят, она незаменимый специалист, — устало сказал я. — На ней висят и техусловия, и информационное обеспечение.

— Незаменимых нет, есть незамененные, — сказал дядька Мишка что-то заумное. — Я вот тоже на колхозной ферме работал зоотехником незамени­мым. А потом этот сраный Трофимович разорил хозяйство, всех коров под нож пустили, а меня — на четыре стороны. А я, между прочим, сельхозтех­никум на «отлично» закончил. Начинал работать на ферме с твоим дедом. Он — скотником, я — зоотехником.

— Ну, да вы говорили. Дед как трактор пахал.

— А то! Нормальный был мужик, трудяга. Точно, пахал как трактор, не то что ты. — Он оценивающе окинул меня взглядом. — Правда, на стакане сидел. А Трофимович долбаный загнал деда твоего в гроб.

Я, конечно, помнил по рассказам старших про деда Кирилла, про мамину свадьбу, про долги, про угнанных телочек с колхозной МТФ.

— А ты говоришь — незаменимые. — Зоотехник снова взялся за моло­ток и продолжил ровнять кривые гвозди.

Усталость валила меня с ног, не хотелось ни говорить, ни слушать. Я снова ощутил себя заморышем. Может, это от йододефицита? Я вспом­нил про «Меню подростка» и с тоской подумал, что никогда не смогу стать офицером.

Амбал грозился меня «посадить на счетчик»

Внезапно дядька Мишка остановил свое нехитрое занятие, взял в горсть кривых гвоздей и важно изрек:

— Уволят, не уволят мамку твою — это как судьба сложится. Вот возьми гвоздь. На сучок попадет и пошел вкривь и вкось. — Он продемонстрировал мне толстый кривой гвоздь. С каким он важным видом это сделал!

— При чем тут судьба? Мать незаменимый специалист, — повторял я свое.

— А вдруг какой-нибудь криворукий плотник молотком по шляпке сдуру не так ударит? Вот судьба и наперекосяк.

Когда дядька Мишка заговорил про судьбу, она мне вновь представилась старой каргой с когтистым указующим перстом, а не кривым гвоздем. Это у бывшего зоотехника судьба — гвоздь под молотком. А моя, блин, карга когти­стая. Вот, негодяйка, на навозную кучу меня закинула. Ух, как работать неохо­та, но надо! На какие же шиши до бати добираться аж на Урал? Тут из детства возникла лужа безденежья — не переплыть. Но преодолевать надо — силу воли закалять, характер ковать!

Я устал по-черному, руки онемели, ноги не хотели двигаться, ныла спина — реально ощущал себя заморышем. Куда делать моя врожденная гиперактивность? В душе у меня зашевелилась ненавидеть к зоотехнику. Вроде мужик он нормальный, с дедом моим работал, хвалил его, мол, пахал как трактор. За это я простил скотоводу вчерашнее — и что палкой в меня запустил, и что обозвал соплей. Но усталость возбуждала злость на дядьку Мишку. Чертов эксплуататор детского труда!

— Все! Больше не могу, — выдохнул я чуть ли не со всхлипом.

— А надо через «не могу». В жизни все делается через «не могу», если чего-то хочешь добиться, — назидательно сказал скотовод. — Ладно, давай перекусим.

Он расстелил на ящике газету, налил в кружку козьего молока и отрезал ломоть хлеба. Я вспомнил из детства, что козье молоко горькое, но целебное. Ладно, может, один хлеб буду есть.

— Иди руки помой. Возле колодца умывальник, — сказал дядька Мишка.

Я с брезгливостью отдраивал свои руки, принюхивался к ним. Позорно, если будет навозом от меня вонять. Вновь и вновь намыливал ладони — вдруг Ленку встречу, а от меня вонизм идет!

Эти мысли, впрочем, аппетита мне не убавили. Я жадно набросился на еду, козье молоко мне показалось не таким уж горьким. Хотя я первый раз глотнул — сосредоточился на вкусовых ощущениях.

— Что, горькое? — улыбнулся дядька Мишка, кажется, первый раз.

— Ну, есть немного.

— Оно как лекарство. Все, что человека лечит, горькое, — философство­вал дядька Мишка. Я молча уплетал нехитрую снедь, уже не принюхиваясь к своим рукам.

После перекуса работать вообще не хотелось. Моя воля в виде бомжа- бурлака совсем скукожилась и забилась в дальний угол души. А где же еще воля живет? Именно, там.

Дядька Мишка, не обращая внимания на мою волю, подгонял:

— Давай, шевелись! За сегодня надо закончить все. Где, по-твоему, живо­тина будет ночевать?!

— А что, ваши козы темноты боятся? — попытался я сострить.

— Не умничай! — цыкнул на меня скотовод. — Сам напросился работать. Хоть будешь знать, как рубль достается.

Я устал как собака, отвечать не хотелось. Повез очередную тачку навоза в конец огорода.

— Эй, Кирюха! — кто-то окликнул меня. — Подойди к забору.

Сквозь щелястые доски я увидел. Хлюста. Ну, блин.

— Чего тебе?

— Привет от Амбала! — хихикнул Хлюст. — Должок за тобой.

— А тебе-то что?

— Ладно, меньше базарь. Слушай сюда, — Хлюст поманил меня сквозь щель пальцем.

— Ну?

— Когда будешь уходить, откроешь в сарае изнутри засов. Понял? Амбал сказал так. И не дай бог, если ты этого не сделаешь, Амбал посадит на счет­чик. А может, еще на что-то, — хихикнул Хлюст и исчез в зарослях.

— М-да, блин. — подумал я вслух, возвращаясь с пустой тачкой в сарай.

— Что ты там бурчишь? — оторвался дядька Мишка от своих кривых бесконечных гвоздей.

— Да, блин, замудохался я, сил нет, — сказал практически правду я.

— Не ной! Надо дело до конца доводить! Пупок не надорвешь.

Это была ошибка зоотехника — про пупок. Мне показалось, что это намек на пуповину, в которой я запутался в утробе матери, и потому появился на этот свет кесаренком. Я оскорбился и окончательно разозлился на дядьку Мишку. Честно, я не хотел открывать на ночь сарай. Но раз так, раз я кесаренок в пуповине — получи, фашист, гранату! Я продолжил с остервенением ковырять навоз. Когда скотовод отвлекся, я потихоньку отодвинул задвижку на дверях. Так что с тыльной стороны можно было без труда проникнуть в сарай. Я, честно говоря, чувствовал угрызения совести — дядька Мишка, хоть и вредный, но дал мне возможность заработать, да и про деда Кирилла хорошо говорил. Но с другой стороны — Амбал!.. Понятно, что он собрался грабануть скотовода — увести барашка, а может, и целое стадо.

В голове роились всякие мысли. Про Амбала, который меня «посадит на счетчик» или еще куда, про то, что как только обнаружится пропажа, скотовод поймет: открыл изнутри сарай я, и тогда на меня навесят кражу. Ну, блин, влип.

Работу, однако, закончил.

Зоотехник дал неплохие деньги — примерно, на 3 кг кошачьих сосисок.

В принципе, я был доволен. Но мысль про оставленный открытым на ночь сарай не давала покоя. Ну, и про отца, который в реанимации, я не мог забыть — деньги-то зарабатываю на дорогу к нему. А тут еще и про мать какие-то мысли мрачные ворочались в башке, про ее судьбу, про то, что в ПТО будут сокращения. Везде «кривые гвозди», про которые говорил дядь­ка Мишка.