Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Ну-ка, ну-ка, что у тебя там, голубка сизокрылая… — говорит он. — Я голоден, как актер…

Набирает зерно и сует в рот. Эльвира отгоняет его, как привязчивого петуха, но тут во двор входит почтальон Ондращак с полной сумкой писем, которые одно за другим теряет по дороге, как осенью старый дуб теряет листья.

— Это она пишет анонимки! — показывает он на Эльвиру. — В «Словенку» [74] «Словенка» — еженедельный иллюстрированный журнал Союза словацких женщин. , в Общество разведения домашних животных и в ЮНЕСКО.

Вслед за почтальоном во двор хлынула толпа полуодетых актрис с павлиньими перьями, а за ними стадо коз. Возглавляемые Пекаром, они гонят Эльвиру по улочкам живописной деревни. Наконец она находит укрытие на пожарной каланче и начинает оттуда пререкаться с Пекаром.

— Ты испортила мою карьеру! — кричит он снизу.

— А ты мою капусту! — отвечает она ему сверху.

— Ты испортила мою карьеру!

— А ты мои бобы и капустные кочны!

Заглянувший в комнату Пекар взял из рук спящей Эльвиры расчеты и потушил лампу. Вдруг Эльвира явственно пробормотала во сне:

— Анонимки — это идея.

Комната, где демонстрируются результаты работы за день, — это в принципе лакмусовая бумажка для определения популярности. Если в ней постоянно торчит некий режиссер со своим штабом, смело держи любое пари, что это мастер не ахти, а его произведения не стоят доброго слова. Но сегодня мы являемся свидетелями совершенно противоположного явления: в комнату набилось множество разного люда, которому здесь, если говорить серьезно, делать нечего. Если нам и этого доказательства мало, то приход сценариста из числа так называемых «вечных», с бутылкой сливянки и очередной блестящей идеей, должен нас окончательно убедить. Да, да, любезный читатель, этот свою фантазию и сливянку не впряг бы в колесницу какого-нибудь растяпы.

— Маленький семейный юбилей, — объясняет он. — Год назад помер дядя…

Девица-хлопушка, которая, помните, когда-то заверещала перед носом у Пекара, сейчас вынула из своей бездонной сумки, как из сказочного мешка Деда Мороза, стаканчики, автор будущего сценария налил всем, развивая между делом фабулу своего новейшего сценария. Многие воротят носы от обоих даров, одни уже знают эту самогонку, другие поклялись с сегодняшнего дня начать новую жизнь. Наипопулярнейшая отговорка — кивок в сторону проходной, где якобы поставлена машина, а иные, мол, как на грех принимают сейчас антибиотики. Однако все антибиотики бессильны против сюжетов.

— У меня идея, — объявляет сценарист ликующе. — Матьо еще нет? Жаль. У меня тема, какой здесь еще не бывало. Просто создана для него.

— Это о двоих? — спрашивает Миланко, молодой честолюбивый ассистент режиссера.

— Я вам уже рассказывал? — изумляется сценарист. — Или у меня сперли идею?

— Он и она? — безошибочно продолжает угадывать Миланко.

Лоб сценариста на минуту заволакивают тучи подозрения, что кто-то уже спер у него идею, но врожденный оптимизм и уверенность в собственной неповторимости быстро его проясняют.

— Да, но совсем в ином ключе, вот в чем штука, куда там Окуджаве! Сначала, значит, появляется он, а вокруг вообще ничего… Вся прелесть в простоте.

— Ага. Потом появляется она…

— Только она совсем не та, какой была раньше… В том-то и штука!

— Не та? Здорово!

— Я вам еще не сказал, что было до этого, зритель — тоже еще не догадывается…

Тема, о которой давно известно, что она многообещающая, развивающаяся, ибо подающий надежды сценарист обходит с ней, сливянкой и байкой о дяде все съемочные коллективы, многообещающе развивается, но бурный приход Матея Крупецкого, режиссера неопределенного среднего поколения, прерывает сценариста.

Матей Крупецкий — режиссер мобильный и беспокойный, как море. Существует мнение, что с ним хорошо работать, и это самая высокая оценка; в конце концов, брюзжащие эстеты найдутся всегда и везде, а результаты налицо, налицо внушительное количество выполненной работы. И ты, любезный читатель, удивился бы, узнав, сколько картин успел отснять Крупецкий, а ты их даже не заметил. Но это уже проблемы проката и пропаганды, о которых мы не желаем распространяться.

Работает он быстро и без лишней суеты. «Долго не возится» — звучит его производственная характеристика, похожая на девиз на гербе рода. Опытный и осторожный профессионал, он, упаси бог, никогда не импровизирует, а всегда трижды проверит каждый кадр, чтобы потом не резать. Импровизации он просто не выносит, она — мать беспорядка.

Есть у него и еще одно привлекательное качество: он без особой надобности не станет сковывать инициативу подчиненных, предоставляя каждому достаточно простора для творчества. Любит окружать себя людьми, внимательно выслушает точку зрения актеров, мнение членов штаба и даже случайных зрителей: при такой шлифовке разных мнений нет-нет да и блеснет искорка, не использовать которую — грех.

Из своего ассистента он не делает мальчика на побегушках, как некоторые зазнавшиеся знаменитости, спокойно предоставляет ему самостоятельность в менее важной части работы, на которую у него самого порой просто не остается времени. Он умеет различать, что более важно, а что менее существенно, ибо день короток, а творческих планов уйма, и чего не отснимешь сам, за тебя отснимут другие. Вот и сейчас он примчался из Кошицкой телестудии, где оставил кого-то вместо себя, чтобы успеть еще на демонстрацию дневных съемок, которые на этот раз полностью поручил своему помощнику.

— Уф, это был полет! — сообщает он, торопливо снимая плащ. — Из-за тумана минут сорок торчали на аэродроме… Ну, Миланко, как там, порядок?

— Вроде… — смущенно отвечает молодой ассистент и опускает глаза на груду заметок и набросков, которые он делает — в подражанье Эйзенштейну.

— Только чтобы там не было какой-нибудь виселицы! — предупреждает режиссер.

Это больное место Крупецкого. Однажды, когда он был еще начинающим режиссером, не отснявшим и десятка полнометражных фильмов, у него в кадр попал висящий сверху микрофон, и хотя это была, пожалуй, единственная его техническая ошибка, ему пришлось вытерпеть множество язвительных уколов от злорадных коллег на тему «виселицы». С тех пор он тщательно следил за всем, в том числе и за этим несчастным микрофоном на шесте. Так сказать, боролся за качество.

— Зачем виселица… — неуверенно возражает ассистент, и кадык резко подпрыгивает на тощей шее, как бакен на бурном Адриатическом море.

— Какая там виселица…

— Вот именно, мы же не Яношика снимаем, чтобы нам понадобилась виселица [75] Яношик Юрай — словацкий национальный герой, благородный разбойник, который «у богатых брал, бедным давал»; был схвачен властями и казнен. , — шутит Крупецкий, и все смеются; когда у капитана хорошее настроение, весело и в трюме. Самому автору шутка нравится до такой степени, что мелькает мысль: «А это ведь неплохая идея… Яношика давно никто не снимал, может быть, можно снова…» — А ну, покажите, что вы там наворочали…