Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Кажется, я вас где-то видел… — промямлил Пекар с отвращением.

Утро, которое обещало так много, из-за этого субъекта совсем испортилось. Но хуже всего было то, что Пекар еще не чувствовал себя полноправным владельцем козы и в душе побаивался возможной — чем черт не шутит — судебной тяжбы из-за наследства, алиментов и тому подобное.

— Может, нам все-таки не мешает поговорить… — начал Гутфройд издалека.

— Сейчас мне некогда, дела. Как-нибудь в другой раз. Честь имею…

— …интереса нет. Нам такое известно! — дополнил дунайский волк, овеянный ветрами Катарактов [104] Катаракты — дунайские пороги на территории Румынии. . — Может, все-таки нам лучше поговорить как мужчина с мужчиной. А то ведь, кто знает, если я где-то что-то расскажу, это что-то выплывет наружу! Так, мелочь, делишки, а то и просто небылицы… Сущая Африка! Пятеро мертвецов! Я, конечно, ничего такого не хочу! — быстро заверяет он Пекара, так как чувствует, что малость переборщил, и старается приспособиться к его энергичному шагу. — Если кое-кто был бы свойским парнем, мы, может, и договорились бы…

— Мы не на рынке, чтобы торговаться, как бабы, — пытается пресечь вымогателя Пекар.

Садится в автобус, немного поколебавшись, за ним вскакивает и Гутфройд, не перестающий бубнить свое:

— Может, у меня прав больше, чем у кого другого, может, я бы и в национальном комитете, кто знает… Я тоже полноправный. Меня можно сбить с ног, но заморочить мне голову не удастся никому.

Кондуктор, по всей вероятности, тоже считает его полноправным и требует билет. Тщетно Гутфройд ссылается на вон того гражданина, который притворяется, будто его не знает, хотя знает его очень даже хорошо, так вот у него, может, и есть его билет. Но Пекар стоит с каменным лицом.

— Эй, вы! Билет! Или прошу выйти! — атакует кондуктор Юлиуса.

— Сущая Африка! Пятеро мертвецов! — защищается заяц. — Я еду с этим гражданином. Спросите, может, он мог бы купить мне целых два билета. Если бы я хотел, может, у меня был бы и проездной…

Протесты его тщетны, здесь никто не признает его заслуг в деле торговли между дунайскими государствами. На ближайшей остановке Гутфройда высаживают. Уже вслед удаляющемуся автобусу он выражает протест против грубого обращения.

— Паскудный мир, сущая Африка… Как ты смеешь меня высаживать, я же тебе в отцы гожусь! Когда я уже тонул с баржей в Ингольштадте, тебя еще на свете не было… Автобус, троллейбус, все одна мура, елки-палки!

Он ищет ругательство похлеще и какой-нибудь подходящий камень. Вместо камня бросает вслед автобусу потерянную картофелину, но ругательство находит действительно самое что ни на есть обидное:

— Diana mit Menthol, das tut wohl [105] «„Диана с ментолом“ — это хорошо!» — лозунг рекламы венского телевидения на сигареты марки «Диана». . Дубина!

Как нельзя более кстати мимо проезжает телега, груженная ящиками из-под овощей. Ее тянет сонная, замученная жизнью кляча, точная копия возницы на телеге. Словно один из них принимал радепур, а другой, по предписанию врача, ноксирон [106] Радепур и ноксирон — снотворные лекарства. и будто оба они воровали их друг у друга из тумбочек. Эту лошадь мы уже видели стоящей под каштаном перед корчмой «У Грязного», в то время как в ее владельце мы узнаем посетителя вышеозначенной корчмы и утреннего соню с третьей платформы.

Мир тесен, обрадовался Гутфройд, махнул телеге, будто это такси, и бодро по-барски крикнул:

— Лойзо, подбрось! Хоть за пять, хотя за шесть тысяч!

Лойзо ожил, такие шутки ему всегда были по душе, встал и с шиком, как в старые времена, взмахнул над головой кнутом:

— В «Бристоль», сударь?

— На телевидение! — приказал пассажир.

— Bitte schön! Но-о! Поедем через «Фиршнал» и Рейхардскую!

Заезженная кляча тоже каким-то чудом очнулась и пустилась вскачь по боковой улочке. При этом она так вытягивала шею, что случайным зрителям казалось невероятным, что у нее нет огромного кадыка, как у замученного атлета-пенсионера.

Ха, пусть наивные провинциалы думают, что быстрее всего попасть куда-нибудь можно городским транспортом! А кратчайшего пути через бывшую улицу Штефаника, мимо бывшего дворца Грассалковича, бывшего Фиршнала и, наконец, через уже почти бывшую Шляпную вы что, не знаете?

М-да, конечно, подобные тайны известны только бывшим старожилам, да и тайны-то эти тоже почти бывшие. Однако надо сказать, что, когда Пекар добрался до телевидения, к его удивлению, перед проходной его ожидал Гутфройд, отныне его неотвязная тень, который попал сюда при содействии неофициальных средств сообщения.

Гутфройд схватил Пекара за локоть и попытался продолжить свой безличный монолог с многозначительными намеками на неблагодарность мира, честное поведение и честное погашение.

— Почтеньице, босс, случайность, правда? Только честность и мужественная расплата, договорились?

— У вас нет прав, ноль очков, — парирует Пекар.

Ему стыдно за него, Гутфройду явно не хватает обаяния и чистой рубашки, он не вызывает доверия. Пекар отворачивается и быстро ныряет через проходную к патерностеру. Гутфройд пытается проскользнуть за ним, но его задерживает бдительная рука вахтера.

— Куда так спешите, молодой человек?

— А тот может, да? Это мой кореш, мы как один… Я тоже хочу на телевидение.

— А что, собственно, вам там понадобилось? — спрашивает любопытный страж.

— Я татуированный! — кидает Гутфройд свой последний козырь и, когда вахтер на миг расслабил свое объятие, мгновенно задирает болонью и рубашку. — Во, во! Это мне сделали в Дунайвароше — а за это мне пришлось отдать полкило настоящего кофе в зернах!

Так как мы уже основательно изучили эту минигалерею, то с радостью отметим лишь ценное пополнение — миниатюру фирменного знака нефтяной монополии ШЕЛЛ. Вахтеру, конечно, для осмотра надо побольше времени, но в конце концов он все же отрицательно качает головой:

— Приходите, когда будем передавать в цвете.

— А еще говорят, что нет господ! — пытается протестовать Гутфройд, потом заправляет рубашку перед зеркалом в проходной и гордо уходит. — От таких я, может, не взял бы и пяти крон. На спор. Сущая Африка, пятеро мертвецов. А еще болтают: «Сказка перед сном» или там «Молодыми глазами»! Ни черта себе «Молодыми глазами»!

Хотя мыльце из-под зеркала я у них слямзил, вот им за это, думает он с удовлетворением, может, это их проучит, сущая Африка!

Вообще-то Гутфройд был эмпириком, хотя и не знал этого слова. Он принялся бродить вокруг здания телестудии, как кошка, которая тоже эмпирик, бродит вокруг горячей каши. При этом он старался заглянуть в нижние окна, иногда высвистывал что-то вроде сигнала, думая: а кто его знает?