Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Сейчас кое-что исполнят в твою честь!

И это «кое-что» оказалось арией Цыганского барона, и я пел ее вместе со всем залом, гладил Ладену по коленке, как влюбленный школьник, и восторгался мысленно: «А неплохая забегаловка, ей-богу, неплохая!»

Потом Ладена говорила:

— Где мы, Алеш?..

А я не отпускал ее руки и спрашивал:

— Скажи, ты хоть немножко счастлива?..

— Немножко! — отвечала она, комично округлив глаза.

— Смотри у меня, так держать! — внушал я и лишь тогда выпустил ее руку.

Теперь, кажется, я мог быть собой доволен. Было три часа, а сколько уже я успел! За всю жизнь вряд ли проявил столько решимости, как за один этот день. Я опрокинул последнюю стопку, хотел сказать Ладене что-нибудь хорошее, но она меня опередила и заявила вдруг, что у отца ее точь-в-точь такая фигура, как у пана Проузы.

А я вспомнил, как она с паном Проузой рассуждала о футболе, и спросил, где она научилась так в нем разбираться.

— Дома, где же еще, — сказала она как о чем-то совершенно ясном.

— Твой отец футболист?!

— Чиновник. Был и остается… Такая вот у нас семейка, — ответила Ладена, и я заметил, как во взгляде ее появилось что-то вроде упрямства и тоски (что именно, не мог определить. Возможно, это была ненависть). Ладена стала мне рассказывать, как вместо того, чтобы учиться играть на рояле, что было ее мечтой, она должна была ходить на теннис.

— Отец взял для меня тренера за плату, когда я еще не кончила девятилетку, и иногда сам появлялся вдруг на корте, словно бы случайно. Сядет на лавочку у сетки и начнет прерывать старика Хароуза, изрекая очередную глупость о форхенде или свечах. Старик однажды чуть не схлопотал инфаркт, когда вдобавок к поучению отец влепил мне оплеуху. Таким путем он, видимо, надеялся сделать дочь мастером международного класса. Была у него подобная мечта.

— Ты никогда этого не рассказывала… — удивился я, забыв, что знаем мы друг друга без году неделю и охватить такие темы еще не могли.

Потом спросил:

— А кто у тебя отец?

— Говорю, чиновник, — посмотрела она тем же странным взглядом, — работает секретарем…

— Понятно, только где?

— В Кошицах. В «Словане». Он зарабатывает, не думай…

— А домой приезжает?

— Случается… Раза два в год.

— И мама там?

— Эта в Усти.

— И как она воспринимает?..

— Что? Отца?

— Нет, вообще?..

— Мы уж привыкли… — перевела она взгляд на официанта.

Я заказал два кофе, как она просила, и посмотрел с надеждой ей в глаза. Хотелось слышать еще что-нибудь об Усти, о том, что делает там мама, куда ходила Ладена в воскресенья, куда она уезжала на каникулы… Но говорить об этом она не стала. Только прибавила:

— Папа вообще-то неплохой, не думай. Я иногда его даже люблю. Когда я была маленькая, он варил мне кашку. И по сей день не понимаю, как человек мог вырасти на кашке!

Мне нравилось, когда Ладена говорит, она сопровождала это выразительными жестами, умела ясно и открыто улыбнуться… Но было уже почти четыре, мы все допили, и двойной кофе тоже, денег больше не оставалось, и я знаком попросил у официанта счет.

Едва он подошел, держа бумажник, как меня охватила странная тоска — разом вспомнился Колман, пари и предстоящие хлопоты о разводе… А тут еще была Ладена и наш вечер после свадьбы.

Официант взглянул на меня весело:

— Все уж оплачено, товарищи! Кроме двойного кофе, разумеется.

Счет за нас оплатил пан Проуза.

Это было не таким обычным делом в моей практике. Из двух моих дядьев — один был хорошо устроен — никто ни разу не дал мне и геллера. Мы с Ладеной переглянулись. Потом единодушно порешили: при первой же возможности нагрянем в бригадный вагончик с ящиком пива и самым большим батоном колбасы, какой отыщется.

Неистраченная сотня грела сквозь карман, и я предался приятным размышлениям о том, где можно еще посидеть часок-другой с Ладеной. Но деньги были не полностью мои, пятьдесят с лишним крон было Ладениных. И я напомнил ей об этом.

— Я возьму только на такси. А что останется, когда-нибудь на меня потратишь.

— Когда-нибудь?! — озадаченно повторил я. — Ты собираешься ехать домой?

— В общежитие, — поправила Ладена. — Это не одно и то же. Домой можешь ехать ты.

О том, что мы проведем вечер вместе, мы заранее не уславливались. Но мне казалось, это разумеется само собой. Сегодня наша свадьба, и следует ее отпраздновать. Планировался сабантуй, и, если Колман сдрейфил, что же теперь: бросить на помойку кольца и не отметить вместе этот вечер? Я взглянул на Ладену. Она была спокойна. Даже улыбнулась, когда я подал ей пальто. Что на нее наехало? Не оскорбил же я ее ничем… Мы вышли через коридор на улицу. Были уж сумерки. Мы обогнули дом и остановились на тротуаре.

— Пока, — сказала Ладена и протянула мне руку.

— Пока, — сказал я, не пытаясь ее удержать.

Она не обернулась.

Всё.

Я побежал за ней, схватил за руку.

— Ты это что, серьезно? — проговорил я, задыхаясь.

Потом повысил голос, словно испугавшись, что останусь один на один с тем, что произошло:

— Наверно, надо все-таки договориться, как быть дальше, или тебе безразлично?..

— Наверно, ты мне все-таки позвонишь?

— Я не о том.

— О чем же?

— Я хочу пойти посидеть с тобой куда-нибудь…

— А я хочу вернуться в общежитие, — сказала Ладена сухо.

— Но можно все-таки договориться… — сказал я снова, хотя и сам не понимал в эту минуту, чего добиваюсь.

— О чем ты хочешь договариваться? — посмотрела она так серьезно и открыто, что я невольно отвел взгляд.

Это был прямой вызов. Вполне нам можно было бы назвать вещи своими именами, но ни она, ни я этого не хотели.

— Поговорить можно обо всем, — дипломатично сказал я, — только спокойно, не на тротуаре. Что, если нам зайти на Вифлемской площади в наш погребок? Нам было хорошо там.

Она молчала. Смотрела куда-то вдаль, поверх меня.

Потом сказала:

— Вон, можем взять такси!

В такси мы забыли на заднем сиденье букет. Я купил новый и поцеловал Ладену в щеку. Она нагнула голову. Я видел от корней ее нежные волосы, по которым столько раз уж проводил рукой. И сделал это снова. Но безрезультатно. Если девчонка заберет себе что-то в голову, надо или уж признать ее правоту, или уйти. Ни того, ни другого я не сделал. Уйти еще, пожалуй, было бы возможно, будь я железно убежден, что между ней и Рихардом ничего нет. Последнее мучило меня больше всего. Больше предстоящего развода. Но речь об этом я завел не сразу. Сначала поговорили о разной ерунде, причем болтал главным образом я, а не Ладена, поскольку я старался отогнать от себя мысль о ее отношениях с Рихардом. И старался изо всех сил, но голова моя после второй рюмки красного плохо мне повиновалась. Чтоб разрядить неловкость, я, например, сказал: