Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— В «Избушке» в общем-то не так уж плохо…

Я не ответил — многозначительно посмотрел ей в глаза:

— Тебе, наверно, это лучше знать…

Она чуть потрепала меня по щеке:

— Еще бы!

— Ты не рисуешься?

— Зачем же?

Я видел, что она мне мстит.

За моих родителей, за то, что несколько дней не звонил, что малодушно от всего сбежал.

— Со мной эти бумаги… то, что надо для развода.

Я стоял против нее, опустив руки в карманы, и пальцами мял эти самые бумаги.

— Ты выбрал исключительно удачную минуту. Наиболее подходящую!

Она оглянулась.

— Мне надо переодеться, миленький. Иди вперед. Я догоню вас.

Я мог бы выдержать характер и пойти домой, но мне хотелось быть там, где Ладена. И хотелось чего-нибудь выпить. И Ладена была моя жена. Встреча с ней напомнила, что существует Рихард, а теперь еще — Семицкий. И вдобавок девчонки — недоумевающие, смазливые, готовые молоть всякий вздор соседки по общежитию.

Не знаю почему, но та, что была в свитере, решила, что из нас с Голубой выйдет неплохая парочка. Устроила так, что Голуба оказалась со мной рядом за столом.

Как только мы выпили пива и мальчики взяли гитары, Голуба повернула ко мне стул и начала рассказывать. Я зажигал ей сигарету за сигаретой — при четвертой она мне призналась, что один парень из Гумпольца регулярно ей пишет, но что из этого все равно ничего не получится, потому что теперь у нее уже правда нет времени отвечать ему каждую неделю. При свете лампы стало видно, что у нее не только хорошие волосы, но и дивные черные очи, горящие чудным блеском, и я подумал, что, быть может, надо отнестись к ней более внимательно, но слишком много в тот момент было других и явно отвлекающих вещей.

Ладена сидела возле Сида, вместе со всеми они пели о «лужке зеленом, непокошенном».

— А что у тебя? — спросила Голубова и отхлебнула сока.

— Тут дела посерьезнее… — решил я ее утешить.

Она нервно усмехнулась и сказала:

— А, мне на все это плевать. Лишь бы доучиться. Наши с ума сойдут, если я не кончу. А так вообще — на что он нужен, этот Гумполец!..

Потом добавила:

— Надо хоть сосисок взять. С утра сегодня ничего не ела.

После девяти все основательно повеселели. «Избушка» гудела голосами, и на столе перед Семицким появилась красненькая полусотня.

— Пусть полежит, — сказал он, — может, зазеленеет.

Парень, из тех, что были с гитарами, не выдержал и пододвинул красненькую официанту.

— На все, — сказал он.

Сколько же это будет пива? Я стал в уме подсчитывать, потом вслух стал считать желтые букетики на черном свитере Голубовой.

— Послушай, — сказала она.

— Что?

— Тебе не надоело?

— Считать? Нет.

— Это сборище.

— А что я могу сделать?

— Не знаю, — посмотрела она на меня долгим взглядом. Потом спросила:

— Где ты познакомился с Ладеной?

— Так… в библиотеке.

Подняв глаза, я убедился, что ответ ее удовлетворил.

Я оглянулся на Ладену. Что, если к ней подсесть? Но этого мне не хотелось.

— Ты часто сюда ходишь? — спросил я у Голубовой и предложил ей сигарету.

— С компанией… Так — нет. В «Бибиту» я бы как-нибудь сходила. Только вниз. Туда, где танцы. Знаешь?

— Примерно представляю.

— Можно как-нибудь сходить. Ты ведь там не был?

— Да, но когда? Теперь уж не получится, — принял я сокрушенный вид и пододвинулся к ней совсем близко.

Она широко открыла глаза, немного удивившись, когда я коснулся ее ноги коленом, но не шелохнулась. Все складывалось наилучшим образом. Я только ждал, когда она спросит, почему теперь не получится, почему нельзя нам как-нибудь сходить в «Бибиту».

Ждать пришлось недолго. До той минуты, когда я стал гладить ее по руке.

— Много приходится заниматься, — начала опять Голубова. — Мне тоже. Но в воскресенье можно бы, пожалуй, выбраться.

— Ив воскресенье нет, — сказал я и стиснул руку, которую она не убрала, потом отпустил руку и попытался обнять Голубову за талию. — Честно, я бы сходил, но теперь не получится. В пятницу я женился.

Я не очень верил, что ее это остановит, но я хотел, чтобы остановило. Правда. Вышло по-моему. Я вдруг почувствовал, как она вся напряглась.

— Женился?! — вытаращила она глаза. — Трепись! Так я тебе и поверила!

— Как знаешь, — ответил я невозмутимо. — А только это правда. Вот — паспорт, — полез я в карман. — В пятницу мы с Ладеной расписались.

— С Ладеной? Анекдот! — выкрикнула Голубова, встала из-за стола и начала размахивать моим паспортом. — Ребята, слышите? Ладена вышла замуж! Эти двое расписались!

Парень с гитарой перестал петь и заморгал.

Ладена, поднявшись, прислонилась спиной к стене. Взгляд ее отыскивал меня. Она была взбешена, как если бы ее оплели, одурачили. Смириться с мыслью, что я осрамил ее перед компанией, было для нее невыносимо. Она хотела засмеяться, но в глазах стояли слезы.

— Пошли домой, — глухо сказала та, что была в свитере.

Я свесил голову. Теперь, кажется, я подвел всему этому окончательный итог…

Я не решался прервать молчание.

Оно длилось долго. Слышно стало, как вдали задребезжал трамвай. Он ринулся к островку пустынной остановки, неподалеку от кафе «Избушка».

Постоял немного и тронулся. Полупустой.

Ладена оглянулась на него и сказала сдавленно:

— Ты мог бы сесть. Это двадцатка.

Была промозглая темень. Под каждым фонарем белели остатки снега. Я поднял над светлой водолазкой воротник полушубка, но голова оставалась открытой. Лоб у меня горел — и я не чувствовал ветра.

«Наплевать на трамвай», — подумал я и сказал:

— Мне надо с тобой поговорить. Я ищу тебя с самого того идиотского вторника. Поэтому я здесь.

— По-моему, это ни к чему… — чуть слышно отозвалась Ладена.

— Что ни к чему? Ты хочешь, чтобы я тебе все объяснил?

— Твои ораторские упражнения меня не увлекают. Ты их уже продемонстрировал в «Избушке».

— Ты злая!

— Ничуть! Я обещала маме, что мы разведемся. Она не может слышать фамилии «Соботка» — выходит из себя. О чем же еще говорить?

— Не делай из мухи слона!

— Кто делает из мухи слона? — запротестовала Ладена. — Кто мне устроил в пятницу скандал из-за Рихарда? Кто подослал к моей маме юриста? Это же курам на смех! Твой перепуганный папуля, и его страхи, что сынок скомпрометирует себя с девицей из неблагополучной семьи, и это твое размахиванье паспортом!

— Я им не размахивал…

— Вы все, вся ваша семья, умеете только срамить людей. Больше вы ни на что не способны!

— Ты же сама этому не веришь.

Я покосился на нее украдкой. Вид у нее был подавленный.

— Прости! — легонько тронул я рукав ее пальто. — Я хочу тебе объяснить все это…

— А я на все это плюю.

Она повернулась и хотела уходить.