Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Илона молчала. Бальцар ждал, что она скажет. А она молчала. Съежилась и молчала.

Н-да. Небо взбесилось. Стихия — одна, а может, составленная из тысяч стихий, я уже не разбирал, — плотным кольцом сдавила моих людей. Сзади, у снеговой фрезы, водитель Зедник прикладывал к капоту руки в рукавицах — согреть; старик привратник ждал, что будет дальше.

— Проспитесь, ребята! — крикнул я. — Надо ехать, не то нас заживо съедят, если струсим, не попытавшись даже добраться до места!

Карабиношова засмеялась. Пстругова укоризненно покачала головой.

— Хорошо тебе смеяться сейчас. А вот как измотаешься вконец, небось пожалеешь, что смеялась.

Я уже решил, в чьей машине поеду, но делал вид, будто мне все равно. Отошел. Люди провожали меня жесткими взглядами. Я зашел в сторожку привратника, записал номера грузовиков со стругами и снеговой фрезой, фамилии водителей и — опять на мороз. Люди ждали. На небе ни звездочки.

Снег висел над землей плотной завесой. Залеплял фары. Водители прогревали моторы. Мне пришло в голову, что неплохо бы позвонить в Брод Обадалу. Позвонить необходимо. И я опять побежал в сторожку. Схватил трубку, набрал номер.

Обадал сидел у телефона. Отозвался усталым голосом.

— Еще не выехали? Это ужасно! Задерживаетесь!

Я проглотил ругательство.

— Выезжаем! Скоро будем. Как у тебя с людьми, Обадал?

Так я и думал, его ответ не был для меня неожиданностью. Я знал — люди измотаны и пали духом.

— Скверно, товарищ начальник. Очень скверно…

— Так уж и «очень»? — перебил я.

— Да. Тут у нас белая тьма. Люди без передышки разгребают снег, вторую смену работают. Еле ноги таскают.

— Ты тоже?

Он усмехнулся — вымученная веселость.

— Я-то уж почти неделю не сплю, черт. Скоро не разгляжу, куда ложку сую.

— Слушай, друг, — заговорил я просительным тоном. — Мне от тебя кое-что требуется.

Как ни странно, он не стал возражать, хотя обычно у него на всякий приказ две сотни отговорок.

— Я могу помочь? — спросил только.

Эти слова меня обрадовали. Теперь засмеялся уже я.

— Можешь, милый. У тебя на складе больше всего соли. А ты жмотничаешь. Не возражай, я точно знаю.

Он хотел перебить меня, отбояриться. Соли своей он никому трогать не позволял. Ее мало, хотя и больше, чем на других участках, он сам ее выколачивал, потому что Прошекова нигде ничего достать не умела.

— Ты должен помочь нам, братец. И еще у тебя есть куча шлаку. Слушай хорошенько, встряхнись! Сосредоточься! Сосредоточься и не отнекивайся, это необходимо сделать. Возьми грузчиков и привези по полсотни тонн того и другого. Хотя бы на вашу паршивую площадь. И смешай как следует.

Мне не хотелось затягивать разговор, пора было выезжать. Я ободряюще подмигнул недовольному привратнику — буран помешал ему спать.

— Не горюйте, — сказал я ему. — Сейчас мы уедем, и вы придавите часок-другой.

— Поспишь тут с вами! — сердито огрызнулся он.

— К чему это все, товарищ Зборжил! — говорил меж тем Обадал. — В такой снегопад! Собачья же погода…

— Вот именно! Чего боишься? Я все беру на себя!

Подождал ответа. Знал, он согласится, если я распишусь в дневнике под своим приказом.

— Ладно. Ваше распоряжение занесу в дневник. И вы его подпишете. Сделаю, как хотите, черт возьми. У меня тут два-три человека, только что легли вздремнуть.

— Конечно, подпишу! Только ты как следует перемешай соль со шлаком.

— А это зачем?! — закричал он.

У него в самом деле не хватало рабочих рук, но в крайнем случае он мог бы достать людей в городе. Как-то уж он должен исхитриться.

— Мы хорошенько посолим знаменитое шоссе Брод — Рудная, понимаешь? И это спрашивает потомственный дорожник? Если посыпать — тогда хоть какая метель, снега на дороге не останется!

— Не многовато ли? По пятьдесят тонн? Этак самому ничего не останется…

— Останется! А вот если не выполнишь — останется по тебе вечная память! Не бойся. Делали так в других местах, и получалось.

— Вы только подпишите, и я все сделаю по-вашему.

Хлопнула дверь, в сторожку ворвался ветер, подхватил бумаги на столе. В печурке загудел огонь, искры высыпались на пол.

— Да, — послышалось еще в трубке, — тут у нас телефонограмма. Звонил директор машиностроительного…

— Небось насчет пресса? Тоже требует, чтоб дорогу в два счета расчистили?

— Вот именно. К полудню. Что у нас нынче? Среда? Так вот, ему надо не позже полудня в среду. А то нам будет худо. Он прямо сейчас, ночью, звонил секретарю районного Национального комитета.

Директор страхуется. Думает, достаточно приказать, и мы изловим пургу где-нибудь в полях и свяжем ей крылья на то время, пока с завода будут вывозить пресс. Я его понимаю, только не представляю себе, зачем он ночью надоедает секретарю.

— Что ты ему ответил?

— Сделаем, мол, что можно… Только люди, люди у меня измотаны, как собаки…

На Обадаловом участке была прекрасно оборудованная бытовка. Мягкие матрасы, чистые простыни. Да что в них толку, когда людям некогда спать. Только лягут — опять вставай, и пошла карусель…

— Это плохо, Обадал… Но надо держаться!

— Да что… Свежих людей нет. Не могут до нас добраться.

— Слушай. Брось плакаться. Воображаю, какое у тебя лицо, когда я тебе это говорю. Хочешь отвести душу — выбеги вон да ори в пургу сколько влезет. Но людям — людям скажи… — Я не мог сразу найти нужные слова. — Скажи им — надо! Может, поверят. Потому что они не обязаны. Но приготовь все, что сможешь. Не забудь соль со шлаком. Да, и еще песок. Песку бы! Не сердись, братец. Все. Скоро будем у вас. Со свежими силами. Держись!

Привратник дремал, положив голову на руки. Я стукнул по столу так, что он подскочил, уронил руки на колени.

— Будете храпеть — я вас уволю, и вам уже в жизни не видать такого теплого местечка! — сказал я. — Отсиживаете свои восемь часов, ждете не дождетесь смены! А там хоть буран, хоть потоп…

Я рассвирепел. Дед тут носом клюет, когда другие работают до изнеможения! Хлопнул дверью, споткнулся о скребок и помчался к «татрам».

Жгучий мороз ущипнул лицо, дух захватило. Режущий ветер рвал легкие, я топал по замерзшей земле, кипя злостью на весь мир. Грохот моторов относило ветром, и даже в трех шагах шум их казался негромким, они рокотали спокойно и ровно, словно радуясь предстоящей работе.

Я всмотрелся, где машина Бальцара. Обе «татры» уже подъехали к воротам. С первой кто-то спрыгнул.

— Ну как, товарищ начальник, едем?

— Я сяду к тебе, Бальцар. Если не возражаешь.

Он растерялся, не ответил.

— Напарник у тебя есть?

— Есть. Илона. Сидит в кабине, песни поет.

— Значит, не заснешь. Остальные?

— Готовы, хотя им не до песен. За них все песни перепела вьюга.