Нада Габорович - Голосую за любовь

Однажды вечером в конце того лета отец позвал ее к себе в кабинет, чтобы спросить, где она собирается продолжить учебу. Первым желанием Мори было ответить — нигде. Но в том году она с отличием окончила гимназию, и поступление в вуз как бы подразумевалось само по себе. Ну что ж, тогда она выберет литературу. Мори была из тех, кто способен целый день размышлять над фразой Гамлета: «И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио» [17] Перевод М. Лозинского. . Абсолютно невинная фраза. Но как и все, что касается человека, а не его заблуждений, она будоражила ее душу.

Получилось, однако, иначе. Литература как предмет требовала заучивания множества дат и прописных истин. Но главное даже не в этом. Ее ужасала перспектива втискивать себя в жесткие рамки условностей. Входить в класс и говорить: «Бодлер — пессимист, один из представителей мрачного декадентства»… Ей лично «декадентство» Бодлера ничуть не мешало. В конце концов, декадентства просто не существует. Мерзость жизни — явление не случайное. Она есть всегда, но не всегда встречает достойный отпор, потому что Бодлеры каждый день не рождаются…

…И когда после первого, курса во время каникул Мори познакомилась с Тони, она со странной поспешностью приняла предложение выйти за него замуж. Тони был от нее без ума. Мори это льстило. Весьма. К чему учеба, эта головная боль? Ее боготворил молодой тридцатилетний мужчина, красавец, которого, судя по всему, жизни не удастся так просто выбить из седла. Разве не сама судьба благосклонно подмигнула ей? Ну конечно! Она сможет по-прежнему читать и рассуждать о прочитанном, но это не будет ее хлебом. Бедная, несчастная интеллигенция! Со всеми своими опусами, аспектами, точками зрения! Как ужасно, если этим надо зарабатывать себе на жизнь! Подобно тому, как собака, спущенная с цепи, бегает по кругу до изнеможения, Мори, вырвавшись на свободу, просто захлебнулась ею. Она с каким-то отчаянием высмеивала интеллигенцию, отрекаясь от нее навсегда!

Тони заметил однажды, что вряд ли будешь много и горячо говорить о том, на что тебе наплевать. Мори пришлось это проглотить, но она отплатила ему той же монетой, бросив как бы невзначай, что вот и он считает себя интеллигентом…

Так прошел год, второй, третий. Господи! Да она с молоком матери впитала эту страсть к рассуждениям. Она и теперь предавалась этому неблагодарному занятию. О, если бы ей было дано рассуждать, как в романах! Там все к месту, все важно, ясны причины и их логическое следствие. Герои знают, чего хотят, а чего не хотят, носятся со своими принципами и яростно сражаются за идеалы и предмет своей страсти. Особенно в произведениях мирового класса. И все же… Все же… было лето, располагавшее к уединению, лето сомнений, когда она содрогалась при мысли о будущем, в котором ей предстоит стать воплощением серости: «Бодлер — это крайнее проявление пессимизма, мрачное декадентство»… Она сказала этому будущему нет. Но по сути в ее жизни ничего не изменилось. Она была все той же Мори, с отчаянием смотрящей вслед стремительно бегущему времени, которое не оставляло ей взамен ничего, кроме возможности философствовать.

Смятение чувств! Нет, она не ждала ни письма от Тони, ни его самого, она не «предчувствовала», как в романах, развязку, в ее душе не было мучительной борьбы. В сущности, в жизни так упрощенно никогда и не бывает. Мори жила в воображаемом мире. Мечты и реальность попеременно приводили ее в состояние то жуткой тоски, то отчаянного равнодушия. Что же будет? Романисты в таких случаях обеспечивают благоприятный исход. Ну а жизнь не дает никаких гарантий.

Эмил появился однажды утром в середине июня. Виктор, отец Мори, был его знакомым и даже с некоторых пор другом. Виктор бывал в его доме, и это обязывало наносить ответные визиты. По-настоящему замкнутые люди время от времени увлекаются кем-нибудь близким по духу и тогда раскрываются целиком. Эмил «влюбился» в Виктора. Их роднила грустная ирония в отношении ко многим вещам. Они старались друг другу нравиться и не видели в этом ничего плохого.

Перед тем, как сообщить, что Виктора нет дома, его жена Клара принесла тысячу извинений, как будто речь шла о заранее условленной встрече. Эмил все понимал. Она хотела быть особенно любезной с ним, директором самого большого в городе издательства. Он улыбнулся. Конечно, он с удовольствием выпьет чашечку кофе и немного подождет.

— Заодно познакомитесь с моей дочерью, — добавила Клара, и Эмил невольно представил себе похожую на мать крупную деваху с курносым носом. Он удобно расположился в гостиной, затемненной приспущенными жалюзи. Здесь царила приятная свежесть.

Только Эмил собрался закурить сигарету, как дверь открылась и вошла, как говорится в сказках, писаная красавица. Он даже зажмурился. Неужели их дочь? Это была высокая, стройная женщина, ничем не напоминающая мать. Да и от Виктора у нее было мало, пожалуй, только темные, продолговатые, слегка раскосые глаза. Она не взяла от отца ни смуглый цвет лица, ни темные волосы, ни резко очерченные брови. У нее была удивительно белая кожа и светлые волосы какого-то непередаваемого оттенка. Глядя в ее спокойное лицо, можно было подумать, что перед тобой чрезвычайно уравновешенное и даже медлительное существо. Ее выдавали порывистые движения и взгляд, в котором проскальзывала угрюмость и настороженность.

Опомнившись, Эмил резко поднялся: оказалось, что он ненамного выше ее. Клара варила кофе, и Эмил предложил им самим познакомиться. Мори протянула руку. Затем она достала сигарету и села.

Курила она с жадностью. Точно, как моя первая жена, подумал Эмил, продолжая разглядывать Мори. Кажется, она слишком умна, чтобы заводить с ней разговор о погоде или о том, что ей нравится в городе. Впрочем, как человек достаточно неглупый и светский, Эмил и сам избегал банальных тем. Он сразу решил поговорить с ней о литературе, как-никак она — дочь писателя, но и это оказалось не так просто под взглядом ее строгих глаз. Эмил едва не растерялся совсем.

Мори за ним наблюдала. Он заметно волновался, но от этого не казался смешным, хотя вообще-то смешно волноваться в его годы. Наоборот, волнение красило его вполне заурядное, немного полноватое, но свежее лицо. В его волосах серебрится седина, голубые глаза глубоко посажены. Осторожный человек? Ей не нравятся осторожные люди. Впрочем, он — друг отца, как сказала Клара. Что касается Клары, она, как правило, заблуждается в людях. Хотя к чему гадать…

— Мы могли бы о чем-нибудь поговорить, — сказала Мори рассеянно.

— Да, да, о чем хотите…

Вот и прекрасно. Она сосредоточилась и заговорила о Толстом. Клара как раз оторвала ее от книги, когда позвала познакомиться с гостем… Мори упомянула Пьера Безухова — героя, через которого писатель блестяще передал свои мысли о жизни и смерти. В свое время в Москве, в Английском клубе, юный Пьер мечтал совершить череду нравственных подвигов. А пришел к тому, что в том же самом клубе искал спасения от скуки, опорожняя бутылку за бутылкой. И наблюдал, как и другие делают то же самое и прячутся от жизни, одни — играя в карты, другие — плетя интриги, третьи — рассуждая о политике…