Альберт Спьяццатов - Ребро жестокости

Ровно через десять минут командир бригады из мини-вэна включил высокочастотную рацию и вышел на связь:

– Пятый, пятый, как слышите, приём.

– Первый, первый, объект благополучно отбыл. Транспорт сменили по плану. Сопровождаем. Передаю рацию.

Сквозь треск помех послышался взволнованный голос Кармело:

– Спасибо, малыш. Отлично сработано… Проверка пройдена! Доставьте мне объект.

Педро стянул с головы лыжную маску и пытливым взглядом обвёл смотревших на него компаньонов.

– Наш позывной «Омега». Прищепка, отныне ты будешь «Вторым», ты, Сторож – «Третьим», Война – ты «Четвёртым». Если кому непонятно – я «Первый».

– Всем всё понятно. Первый! – ответили вразнобой голоса товарищей.

– Если у вас есть вопросы, задавайте, я отвечу, – предложил «Первый».

– Так мы теперь будем охранять твоего шефа, или работать на картель? – спросил Четвёртый.

– Охранять шефа и работать на картель, если он скажет, – уточнил «Первый».

– Я почему интересуюсь. Если будем работать на картель, возможно, придётся повоевать против своих, а то и против гринго.

– Возможно, – согласился «Первый». – И мы порвём всех. Мы знаем всё и про наших, и про гринго. Мы знаем всё и про их армию, и про их спецслужбы, начиная с ЦРУ. Они же про нас не знают ничего.

Объявляя войну всему миру в узком кругу своих ближайших соратников, «Первый» был не так уж далёк от истины. Но его отчаянные слова были продиктованы отнюдь не только технической оценкой и трезвым расчётом. Суровый солдат был впервые в жизни влюблён. Впервые в жизни он наслаждался каждой минутой своего времени и принимал свою судьбу, что бы ни готовила напоследок кровавая пена отпущенных ему дней. Сгустившийся хмель жизни заставлял петь его анестезированное строевой муштрой сердце.

Их первая встреча с возлюбленной произошла совсем не в романтической обстановке. Анариту втолкнули в пыточный бункер, обитый непроницаемой звукоизоляцией, со связанными руками, кляпом во рту и безумным ужасом в карих глазах, как у затравленной газели. Она что-то пыталась промычать, и «Первый» по случаю знакомства залепил ей с размаху звонкую пощёчину, оставившую четыре красные полосы на её пухлой щёчке. Анарита без промедления повалилась перед ним на колени, тихонько поскуливая. Ужас в её глазах приобрёл заискивающий оттенок, как у собаки на живодёрне. Педро своим заточенным как бритва мачете задумчиво разрезал её блузку посередине, разъяв чашечки бюстгальтера. Нет, он не играл с ней. Но вид её бархатистой груди с широкими коричневатыми венчиками вокруг сосцов внезапно вызвал в нём чувство жалости, до сих пор неведомое ответственному солдату. «Первый» всё никак не мог сосредоточиться, чтобы приступить к пыткам. Машина истязаний и убийства дала непредвиденный сбой. Всецело завладевший его вниманием вид налитой женской груди не давал работать, сковывал члены, будил невнятные импульсы. Компромиссное решение по судьбе жертвы стало, возможно, одним из самых трудных в его жизни, потому что он вдруг пощадил её неожиданно для самого себя и вопреки воле Кармело. Хозяин считал, что торговля кокаином на территории Восточного картеля без соответствующей лицензии и уплаты налога должна была караться лютой смертью. Вместо этого, Педро велел женщине собрать кругленькую сумму – долг за все годы и перечислить её в пользу дона Кармело. Это был единственный способ сохранить её жизнь. По умолчанию она так же стала его любовницей. Прямо там, на забрызганном чьей-то чужой кровью кафельном полу пыточного бункера.

После освобождения Флореса, Кармело начал активно приобщать свой новый преторианский взвод к наркобизнесу. Он выдал каждому из своих новых солдат по три тысячи долларов подъёмных с наказом запустить их в оборот по ту сторону границы. На эти деньги каждый из них мог приобрести унцию кокаина, которую при желании можно было сбыть по тройной цене в Штатах. Отряд «Омегас» рассеялся по приграничным городкам штата Тамаулипас. И если освобождение Флореса было проверкой на боеспособность, то приобщение к премудростям торговли с северным соседом стало актом прописки новых солдат в Восточном картеле. Попутно они осуществляли сбор разведданных, и их донесения подтверждали худшие опасения Кармело: большинство мелких и средних банд от Нуэво-Ларедо до Монтеррея после ареста Племянника успело присягнуть на верность клану братьев Фуэрте. Кармело отчётливо осознавал, что это грозило ему не только утратой бизнес-империи, но и физическим уничтожением. Даже больной и трусливый шакал, будучи загнанным в угол, превращается в смертоносную бестию. Убийца своих друзей Кармело был прекрасно осведомлён об отсутствии принципов добросовестной конкуренции у Западного картеля, демонстрировавшего вполне очевидную тенденцию к монополизации национальной сети торговых путей. Им всё больше завладевала дремучая паранойя. Педро потакал ему в этом. У них вошло в привычку созваниваться в любое время дня или ночи и на доступном им одним кодовом жаргоне, обсуждать страхи Кармело. Педро Первый, не мудрствуя лукаво, предпочитал убирать угрозы жизни хозяина скопом, как при сталинской чистке. Впрочем, он был согласен с Кармело, что время начинать открытую войну против самих Фуэрте ещё не приспело, те были способны задавить сдавший позиции картель одними своими политическим связями. Но вот перебежчиков из приграничных банд смежных штатов, всех этих «чикос», «ковбоев», «танцоров» и иже с ними следовало наказывать образцово.

Излюбленным местом встречи Кармело с Первым теперь стал ресторанчик чилийской кухни, который держала пощажённая Анарита. Там они любили ужинать за счёт заведения и обсуждать свои скорбные делишки за всё более обильными возлияниями в честь Бахуса. «Первый», стремительно разбогатев, окончательно расслабился и намного чаще теперь предавался греху чревоугодия, на глазах теряя спортивную форму. Сказывался факт переедания грошовой лапши быстрого приготовления в казармах. Кармело, напротив, ел очень мало, потому что постоянно нюхал чистейший кокаин из собственных закромов. Габаритные «чёрные человечки» перекрывали в такие вечера весь квартал, и нехотя привыкающие к новшествам соседи парковали машины подальше, чтобы по стеночке опасливо минуя блок-посты, попасть всё-таки в свои квартиры. Охранники уже знали всех соседей везучей рестораторши в лицо, но могли остановить и обыскать любого, когда бы им ни заблагорассудилось. Писать жалобы и обращаться в полицию было не только опасно для физической жизни, но и совершенно бесполезно, как убедились все анонимные жалобщики района. Приходилось мириться с временными неудобствами, пока «Первый» уписывал ароматную «касуэлу» целыми кастрюльками, а возбуждённый Кармело пространно и путанно ему излагал свои измышления о несовершенстве мироустройства и неотложных мерах по его насильственному исправлению. Одновременно другая часть отряда «Омегас» могла рыскать по переулкам очередного захолустья, добивая последние цели облавы, или выносить стенодробильными кувалдами окна и двери какого-нибудь дома, штурмуя жилище очередного перебежчика. В тот вечер, когда брали дом главаря «Чикос», «Первый» с боссом говорили мало, по той причине, что Кармело притащил с собой уличного аккордеониста, и тот, бегло перебирая пальцами по клавишам, что-то заунывно выл весь вечер плаксивым голосом о войне братьев Фуэрте против Монтеса, и о тщете всего земного и преходящего. «Первый», за очередной бутылкой терпкого «карменера» подпёр голову кулаком и, казалось, внимательно слушал слова тоскливой песни. Кармело, покачиваясь на задних ножках стула, тоже думал о чём-то своём. Вошла Анарита с серебряным подносом, на котором монотонно трезвонил бежевый стационарный телефон. Это был аппарат с криптографической защитой речевой информации, установленный «Первым» в ресторане ещё в первые дни их встреч с Анаритой. Боевая подруга и пылкая любовница, когда надо было, чудесным образом преображалась в исполнительного персонального ассистента. Аккордеонист смолк. Педро снял трубку. Докладывал «Второй» из Нового Леона: «Чико взят, Первый. Каковы мои дальнейшие действия?». «Первый» повторил его слова и вопросительно взглянул на Кармело всё так же отстранённо раскачивавшегося на стуле напротив. Тот лишь коротко провёл внутренним ребром ладони по горлу.